но посещал он, печальнее обычного вздыхали они, ибо, глядя на него, 
лучше, чем когда-либо, сознавали незначительность собственного положения.

Принц Сикибукё любовался процессией с помоста. "Лицо господина Дайсё с годами 
становится все прекраснее... - думал он, с благоговейным трепетом глядя на 
Гэндзи, - такая красота способна привлечь даже взоры богов".

А дочь принца, вспомнив, с каким поистине необыкновенным упорством домогался ее 
Гэндзи, невольно устремилась к нему сердцем. "Право, даже если бы он был 
обычным человеком... А уж когда он таков..." Впрочем, о более коротких 
отношениях с ним она и не помышляла. Ее молодые прислужницы до неприличия 
громко восторгались Гэндзи.

В день празднества дочь Левого министра осталась дома. Нашлись люди, сообщившие 
господину Дайсё о ссоре из-за карет, и, пожалев миясудокоро, он с 
неудовольствием подумал о том, что молодой госпоже при всем ее благородстве и 
значении в свете, к сожалению, недостает чувствительности и душевной тонкости: 
"Разумеется, нельзя обвинять ее в заранее обдуманном намерении, но она проявила 
нечуткость, не понимая, что люди, связанные подобными узами, должны 
сочувствовать друг другу, презренные же слуги не преминули этим воспользоваться.
 А ведь миясудокоро так благородна, так чувствительна, как же ей должно быть 
горько теперь!" Гэндзи поехал было на Шестую линию, но его не приняли, объяснив 
свой отказ тем, что жрица Исэ еще не покинула родного дома, а жилище, осененное 
ветками священного дерева сакаки, недоступно для посторонних9. Понимая, сколь 
справедливо решение миясудокоро, Гэндзи все же укоризненно проговорил, уходя:

- Зачем? Не лучше ли быть снисходительнее друг к другу? Решив, что поедет на 
праздник из дома на Второй линии, Гэндзи сразу же отправился туда. Повелев 
Корэмицу распорядиться, чтобы подготовили кареты, он перешел в Западный флигель.


- А как дамы, готовятся ли к выезду? - спрашивает он, с улыбкой глядя на 
принаряженную юную госпожу. - Поедемте вместе.

Гладя девочку по пышным блестящим волосам, Гэндзи говорит:

- Давно уже вас не подстригали. Надеюсь, что день сегодня благоприятный10. - И, 
призвав почтенного календарника, о том справляется.

- Сначала дамы, - шутливо распоряжается он, глядя на прелестных 
девочек-служанок. Подстриженные концы их густых волос, живописно распушась, 
падают на затканные узорами верхние хакама и красиво выделяются на их фоне.

- А госпожу я сам подстригу, - говорит Гэндзи.

- Какие густые волосы, даже слишком. Что же будет потом? - И он принимается 
стричь. - Даже у женщин с очень длинными волосами волосы обычно бывают у лба 
короче. А у вас все пряди одинаковой длины. Это, пожалуй, не так уж и красиво.

Закончив подстригать, он произносит:

- Пусть растут до тысячи хиро11.

А кормилица Сёнагон, растроганная до слез, думает, на него глядя: "Чем 
заслужили мы такое счастье?"

- Пусть увижу лишь я, 
Как в пучине морской глубиною 
В много тысяч хиро 
Подрастают, тянутся ввысь 
Эти пышные травы, -

произносит Гэндзи.

"Много тысяч хиро...
Но дано ль глубину нам измерить?
За приливом - отлив.
Разве в море найдешь постоянство?
Ведь неведом ему покой..." -

пишет юная госпожа на листочке бумаги - весьма искусно, но все еще с той долей 
детской непосредственности, которая в сочетании с незаурядной красотой всегда 
восхищала Гэндзи.

И в этот день кареты стояли так тесно, что не оставалось ни клочка свободной 
земли. У Императорских конюшен Гэндзи пришлось остановиться, ибо двигаться 
дальше не было возможности.

- Похоже, что здесь разместились кареты высших сановников. Как шумно! - 
проговорил Гэндзи в некотором замешательстве.

Тут из кареты, судя по всему, принадлежавшей какой-то знатной госпоже и до 
отказа наполненной дамами, призывно помахали веером.

- Не желаете ли стать здесь? Мы можем подвинуться.

"Это что еще за