гчение ваших страданий, 
- тихонько говорила она Гэндзи.

Так ничего и не добившись, он уходил, а Фудзицубо, больше всего на свете 
страшившаяся пересудов, пеняла Омёбу за безрассудное посредничество и 
постепенно отдалялась он нее. Правда, она старалась ничем не выдавать своего 
неудовольствия, особенно в присутствии других дам, но время от времени оно 
прорывалось наружу, и Омёбу, не ожидавшая такой перемены, вздыхала и плакала 
тайком.

На Четвертую луну маленького принца доставили во Дворец. Он был крупнее, чем 
положено в его возрасте, и уже умел поворачиваться. Сходство было просто 
невероятное, не оставлявшее места для сомнений, но Государь, далекий от каких 
бы то ни было подозрений, лишь подумал: "Должно быть, совершенная красота 
делает людей похожими друг на друга". Нежность, с которой он ласкал ребенка, 
была поистине безмерна.

Государь до сих пор сожалел о том, что, страшась людского суда, не сделал 
своего любимого сына наследником. Видя, что, взрослея, Гэндзи превращается в 
мужа, которого достоинства заслуживают куда большей награды, чем звание 
простого подданного, он не переставал терзаться сознанием своей вины перед ним.

Но вот столь же яркое сияние было подарено миру особой, в родовитости которой 
никто не посмел бы усомниться. Государь обратил на маленького принца все 
попечения свои, лелея его, словно совершенной красоты жемчужину. Только 
принцесса Фудзицубо по-прежнему предавалась печали, и ничто не могло рассеять 
ее мрачных мыслей.

Когда господин Тюдзё по обыкновению своему явился в павильон Глициний, дабы 
участвовать в музицировании, Государь вышел к нему с принцем на руках.

- Много детей у меня, но лишь тебя с младенческих лет постоянно имел перед 
взором. Может быть, потому, что слишком живы еще воспоминания того времени, это 
дитя кажется мне удивительно похожим на тебя. Впрочем, наверное, младенцы все 
одинаковы, - сказал он Гэндзи, любуясь маленьким сыном.

Господин Тюдзё почувствовал, как лицо его заливается краской. Страх, стыд, 
радость, умиление - самые противоречивые чувства переполнили его сердце, и 
слезы навернулись на глазах. Маленький принц что-то лепетал, и его улыбающееся 
личико было так прекрасно, что страшно становилось за его судьбу. "Если я и в 
самом деле похож на него, должно мне беречь себя", - подумал Гэндзи не без 
некоторого самодовольства.

Слова Государя повергли обитательницу павильона Глициний в такое смятение, что 
пот заструился по ее лицу. Гэндзи же, не в силах справиться с волнением, вскоре 
покинул Дворец.

Вернувшись в дом на Второй линии, он лег, подумав: "Немного успокоюсь и 
отправлюсь к министру".

В саду среди густой зелени уже сверкали яркие венчики "вечного лета". Сорвав 
цветок, Гэндзи послал его Омёбу, скорее всего сопроводив весьма пространным 
посланием:

"Вспоминая тебя,
Я любуюсь прекрасной гвоздикой.
Но не может душа
Ни на миг обрести утешенья,
Лишь обильней ложится роса...

"Вот цветы расцветут..." (57) - мнилось мне, но, увы, безотраден мир".

Видимо, письмо принесли в удачный миг; во всяком случае, Омёбу показала его 
своей госпоже.

- Хоть одну пылинку - на лепестки (12), - просила она, и Фудзицубо, которой 
было в тот день как-то особенно грустно, ответила:

"Пусть с его лепестков
На рукав скатились росинки,
Все равно не могу
Смотреть неприязненным взором
На нежный цветок гвоздики".

Она начертала эту песню еле видными знаками, продолжать же не стала, а Омёбу, 
обрадовавшись, отнесла письмо Гэндзи, который лежал, погруженный в невеселые 
думы: "Наверное, ответа, как обычно, не будет..." При виде Омёбу сердце его 
забилось от несказанной радости, из глаз покатились слезы.

Рассудив, что, лежа вот так, в праздности, он все равно