ик",
 но он утешал себя тем, что жилище покойного принца при всей его запущенности 
было гораздо меньше, да и не такое безлюдное. Так или иначе, ночь, судя по 
всему, предстояла унылая и бессонная. Однако же была в этой ночи какая-то 
своеобразная трогательная красота, способная необычностью своей пленить сердце 
Гэндзи, и когда б не упорное молчание госпожи...

Наконец небо посветлело, и, собственноручно приподняв решетку, Гэндзи взглянул 
на покрытый снегом сад. Пустынное пространство, которого белизна не нарушалась 
ни единым следом, навевало уныние... Мог ли он уйти, оставив женщину в 
одиночестве?

- Посмотрите, какое прекрасное небо! Неужели вы до сих пор боитесь меня? - 
пеняет он ей.

Еще довольно темно, но сияние снега - достойное обрамление для юной красоты 
Гэндзи, и даже старые дамы, глядя на него, расцветают улыбками.

- Выйдите же к нему скорее. Нехорошо! Женщина должна быть мягкой и послушной, - 
поучают они госпожу, и, уступчивая по натуре, она принаряжается, как может, и 
выходит к Гэндзи. Он же, словно не замечая ее появления, любуется садом, а сам 
украдкой разглядывает ее. "Какова же она? Вот будет радость, если она окажется 
более привлекательной, чем казалось!" - думает он, по обыкновению своему 
сообразуясь лишь с собственными желаниями, но, увы... Прежде всего ему 
бросается в глаза, что она слишком высока ростом, это заметно, даже когда она 
сидит. "Ну вот, так я и знал", - расстраивается Гэндзи. Вторая выдающаяся и не 
менее неприятная черта в ее наружности - нос. Он сразу же приковывает к себе 
внимание, заставляя вспомнить о небезызвестном существе, на котором восседает 
обычно бодхисаттва Фугэн14. Нос на диво крупный, длинный, с загнутым книзу 
кончиком. Но, пожалуй, самое в нем неприятное - это цвет. Лицо же бледное, 
соперничающее белизной со снегом, с несоразмерно вытянутой нижней частью и с 
чересчур выпуклым узким лбом. Женщина так худа, что невозможно смотреть на нее 
без жалости. Даже сквозь платье видно, как узки ее угловатые плечи.

"Уж лучше бы я ее не видел!" - думает Гэндзи, не в силах тем не менее оторвать 
глаз от ее лица. И в самом деле, зрелище редкостное! Впрочем, форма головы 
ничуть не хуже, чем у женщин самой безупречной наружности, волосы же просто 
прекрасны. Длинные - длиннее платья, - они тяжело падают вниз, струятся по полу.


Может быть, не совсем хорошо с моей стороны останавливаться еще и на 
подробностях ее наряда, но ведь недаром в старинных повестях знакомство с 
героиней всегда начинается с описания ее одежды.

Так вот, облачена она в нижнее платье дозволенного оттенка15, но совершенно 
выцветшее и в почерневшее от времени утики16 с наброшенной поверх него 
роскошной благоухающей накидкой из куньего меха. Эта накидка - вещь сама по 
себе старинная и благородная - слишком тяжела для столь молодой особы, и это 
несоответствие сразу бросается в глаза. Впрочем, не будь накидки, бедняжка 
неизбежно замерзла бы - и Гэндзи смотрит на нее с сочувствием. Он не может 
вымолвить ни слова, будто на этот раз немота поразила его, потом все же - 
"Попробую еще раз разбить ее молчание" - решает и пытается завести с ней 
разговор о том о сем, но женщина только робеет и, словно невежественная 
провинциалка, закрывает рот рукавами, становясь при этом удивительно похожей на 
участника торжественной церемонии, который горделиво выступает, расставив в 
стороны локти17. Она старается улыбаться, но улыбка получается слишком 
принужденной и не идет ей. Вид у нее такой жалкий и несчастный, что Гэндзи 
спешит уйти.

- Ведь у вас нет никакой опоры в жизни. Так почему бы вам не отнестись с 
большим доверием и приязнью к человеку, который готов о вас позаботиться? Ваше 
упорное молчание обижает меня, - говорит он, видя, однако, в этом молчании 
неплохой предлог для того, чтобы поскорее удалиться.

- Под утренним солнцем 
Тают сосульки под крышей. 
Отчего же, скажи, 
По-прежнему скована льдом 
Земля у нас под ногами? -

произносит он, но женщина только бессмысленно хихикает, и, видя, что она не в 
состоянии выдавить из себя ни слова, Гэндзи уходит, дабы более не смущать ее.

Срединные ворота, к которым подают его карету, совсем обветшали и скособочились.
 Ночью многочисленные изъяны не были так заметны, хотя догадаться об их 
существовании не составляло труда. Теперь же перед Гэндзи открывается картина 
такого унылого запустения, что сердце его мучительно сжимается. Только снег, 
пухлыми шапками покрывающий ветви сосен, кажется теплым и придает саду то 
печальное очарование, какое бывает у уединенной горной усадьбы.

"Так вот они, "ворота, увитые хмелем", о которых говорил тот человек. Когда б я 
мог поселить здесь женщину