| |
конце концов они возвращаются к своим
корням. Ярко окрашены осенние кленовые листья, пышным убором одевшие
деревья, но краса осени тоже недолговечна - она длится лишь до первого
дуновения ветра... Грусть расставания быстро проходит! - И, сказав так, я
осталась в храме одна.
Храм Сияния Добра расположен не так красиво, как святилище Хатимана в
столице или в Камакуре, но зато я узнала, что здесь было явление живого
Будды, и сердце исполнилось упования и веры. Я встречала утро и вечер,
непрерывно твердя молитву, решив повторить ее десятикратно сто тысяч
раз21.
Жил здесь некий Ивами из Такаоки, также давший монашеский обет, большой
ценитель изящного, постоянно слагавший стихи, любивший музыку. Придя к нему
в гости вместе с другими паломниками и монахинями, я увидела поистине
изысканное жилище, совсем неожиданное для деревенского жителя. Многое в
здешнем краю дарило отраду сердцу, и я осталась в храме до осени.
* * *
Вплоть до восьмой луны я задержалась в горном краю Синано, ибо хотела
на обратном пути увидеть осень на равнине Мусаси, но вот наконец покинула
храм Сияния Добра.
В краю Мусаси есть храм Асакуса, посвященный Одиннадцатиглавой Каннон.
Все восхвалили чудотворную силу этого священного изваяния, мне захотелось
побывать там, и я отправилась в храм Асакуса. Углубившись далеко в поле, я
шла, раздвигая густые травы. Кругом рос только кустарник хаги, шафран и
китайский мискант, такой высокий, что всадник верхом на лошади скрывался в
зарослях с головой. Дня три пробиралась я сквозь эти травы, а им все не
видно было конца. Чуть в стороне, у боковых тропинок, встречался иногда
дорожный приют, но в остальном место было безлюдно, позади и впереди только
поле, равнина без конца и без края.
Храм богини Каннон стоял на небольшом холме, тоже посреди поля, кругом
ни деревца, поистине как в песне, сложенной Ёсицунэ Фудзивара:22
"Далеко-далеко,
где небо сливается с лугом,
будто прямо из трав
поднимается светлый месяц,
озарив равнину Мусаси".
Был вечер пятнадцатого числа, пора полнолуния. В этот вечер во дворце
всегда звучала музыка... Правда, со мной не было косодэ, полученного в дар
от государя 23, - я поднесла его храму Хатимана в столице вместе
с переписанными мною свитками Лотосовой сутры, и потому хоть и не вправе
была сказать:
"Дар храню государев,
придворное старое платье24,
Ароматы былые
и ныне могу вдыхать я..." -
но это не означает, что я забыла дворец; мои чувства не уступали
глубиной чувствам человека, создавшего эти строчки...
По мере того как сгущалась тьма, луна, поднимаясь над травянистой
равниной, блестела все ярче, и светлые капли росы, висевшие на кончиках
травинок, сверкали, как драгоценные камни.
"Вспоминаю, как встарь
любовалась я полной луною
из пределов дворца, -
а теперь запомню навеки
эту ночь в печальном сиянье!.." -
думала я, едва не утопая в слезах.
Созерцаю луну,
что светит в безоблачном небе...
Разве в силах моих
позабыть, навсегда отринуть
образ, в сердце запечатленный?
Настало утро. Нельзя было до бесконечности оставаться в пустынных
полях, и я ушла.
* * *
Наконец я очутилась у реки Сумиды, переправилась на другой берег по
большому, длинному мосту, похожему на мосты Киемидзу или Гион в столице.
Здесь встретились мне двое мужчин в чистом дорожном платье.
- Скажите, где протекает речка Сумида? - спросила я.
- Она перед вами! - услышала я в ответ. - А это мост Суда. В прежние
времена здесь не было моста, приходилось переправляться на лодках, это было
очень неудобно, поэтому построили мост. Сумида - ласковое название, хотя
простой народ зовет эту речку Суда... На том берегу было когда-то селение
Миеси, крестьяне сажали рис, но зерно не родилось, было много пустых
колосьев. Однажды правитель края спросил, как называется это селение, и,
услышав в ответ: "Миеси!"25, сказал: "Неудивительно, что рис
здесь не родится!" Он приказал дать деревне новое название "Ёсида" - Хорошее
Поле. После этого колос стал полновесным...
Мне вспомнилось, что Нарихира вопрошал здесь "мияко-дори" - столичных
птиц, но теперь у реки не видно было никаких птиц, и я сложила:
"Напрасно пришла я
|
|
