подумал, что, вероятно, она плохо переносит качку. Не ускользнули от его 
острого взгляда и ее иссиня-черные волосы под кокетливой модной шляпкой. В тот 
же день он встретил Стефани еще раз: она и ее отец сидели за столом в 
капитанской каюте.

Каупервуд и Эйлин не знали сначала, как отнестись к этой девушке, которая 
невольно заинтересовала их обоих. Ее изменчивый, коварный нрав открылся им 
далеко не сразу. Стефани была прирожденной актрисой, существом, не более 
постоянным и устойчивым, чем бегущие по ветру облака. Она всегда находилась во 
власти случайных, мимолетных настроений. Каупервуду понравился полусемитский 
тип ее лица, нежная округлая шея, темные, мечтательные глаза. Но она была 
слишком молода, показалась ему на первый взгляд еще несложившимся подростком и 
он не удостоил ее внимания. Во время этого путешествия, продолжавшегося десять 
дней, Каупервуду часто приходилось встречаться со Стефани, наблюдать ее в самых 
различных настроениях. Он видел, как она гуляла по палубе с каким-то молодым 
еврейским юношей, который, по-видимому, вызывал в ней живейший интерес, играла 
в карты или сидела где-нибудь в уголку, защищенном от ветра и морских брызг, 
углубившись в чтение. И всегда при этом у нее был наивный, подчеркнуто невинный,
 замкнутый и мечтательный вид. Но порой ею овладевало какое-то дикое, 
безудержное веселье, и тогда она внезапно преображалась, лицо ее словно оживало,
 в глазах вспыхивал огонь. А еще минуту спустя она уже сидела со стальным 
лобзиком в руках и, склонившись над кусочком дерева, прилежно и задумчиво 
выпиливала что-то.

Эйлин нашла Стефани бесцветной, малозначительной девочкой, лишенной того 
обаяния цветущей юной женственности, которое обладает столь могучей 
притягательной силой для мужчин, и потому отнеслась к ней довольно дружелюбно. 
А Стефани, несмотря на свой возраст, куда более тонкая и проницательная, чем 
Эйлин, очень точно определила интеллектуальный уровень миссис Каупервуд и 
поняла, как и чем можно расположить ее к себе. Она сдружилась с Эйлин, сделала 
ей закладку для книг, набросала ее портрет. Как-то она призналась Эйлин, что 
твердо решила стать актрисой, — лишь бы позволили родители. Эйлин пригласила 
Стефани побывать у них в Чикаго, поглядеть картины. Могла ли она думать, что 
эта девушка сыграет такую роль в жизни Каупервуда?

В Гетеборге Каупервуды сошли с парохода и до конца октября не встречались 
больше с семейством Плейто. А потом, уже в Чикаго, Эйлин, скучавшая в своем 
вынужденном одиночестве, наведалась как-то к Стефани, после чего та в свою 
очередь отправилась на Южную сторону и посетила Каупервудов. Ей понравилось 
бродить по их огромному дому или мечтать с книгой в руках в каком-нибудь уютном 
уголке роскошно обставленной гостиной. Ей понравились картины Каупервуда, его 
нефриты, старинные молитвенники, цветное венецианское стекло. Стефани очень 
скоро смекнула, что у Эйлин нет подлинного интереса к этим вещам, и ее 
восхищение ими — чистейшее притворство, вызванное тем, что за них дорого 
уплачено. А для Стефани во всех этих старинных книгах, украшенных миниатюрами, 
и в хрустальных бокалах таилось почти чувственное очарование, которое 
испытывают только художественные натуры. Они действовали на нее как музыка, 
будили в ней смутные мечты; какие-то далекие, исполненные невиданного 
великолепия и пышности сцены рисовались ее воображению, и она вздыхала, грезила,
 приходила в экстаз.

В такие минуты Стефани часто думала о Каупервуде. Любит ли он эти вещи, или 
просто приобретает их ради того, чтобы приобретать? Она немало слышала о 
псевдоценителях искусства, которые интересуются им исключительно напоказ. Ей 
вспоминался Каупервуд. Стефани снова видела его перед собой, как он расхаживал 
взад и вперед по палубе «Центуриона», и она чувствовала на себе внимательный и 
твердый взгляд его больших серых глаз, в которых, как ей казалось, светился ум. 
Каупервуд, по мнению Стефани, был еще более важным и значительным человеком, 
чем ее отец, хотя она и не могла бы сказать, откуда взялось у нее это убеждение.
 Уж не оттого ли, что он всегда был так безукоризненно одет и так уверенно 
держался? Ничто, казалось, не могло бы вывести этого человека из равновесия. И 
во всем, что он говорил или делал, Стефани чудилась какая-то спокойная, 
дружеская ласка, хотя, сказать по правде, в ее присутствии он почти ничего не 
говорил и еще меньше делал. В глубине его глаз Стефани нередко читала усмешку, 
словно он посмеивался в душе над чем-то, но над чем? Этого она не могла 
разгадать.

Прошло уже полгода с тех пор как Стефани вернулась в Чикаго, но она почти не 
видела Каупервуда: он был погружен в дела — проводил в жизнь свой проект 
захвата городских железных дорог, да и она сама была во власти новых интересов, 
которые на время отвлекли ее от Каупервуда и Эйлин. Несколько друзей ее матери 
организовали любительский театральный кружок, поставивший своей целью не более 
и не менее, как поднять драматическое искусство на самую высокую ступень. Эта 
старая как мир задача никогда, как видно, не перестанет волновать умы неопытных 
новичков. Начало театральному кружку было положено в доме Тимберлейков, 
новоиспеченных богачей, живших на Западной стороне. Там, в огромном особняке на 
Эшленд авеню, была устроена сцена, ибо Джорджия Тимберлейк, романтически 
настроенная девица лет двадцати, с льняными волосами, внушила себе, что у нее 
незаурядный сценический талант. Миссис Тимберлейк, тучная и добродушная, 
разделяла, по-видимому, мнение своей дочки. Вся эта затея, после нескольких