нарушен — и не кем иным, как миссис Плейто, впрочем, без всякого умысла с ее 
стороны. Заехав однажды навестить миссис Каупервуд, она разговорилась об 
успехах своей дочери, о затруднениях, которые переживают «гарриковцы», и о том, 
что Стефани скоро появится в новой роли — будет, кажется, играть китаянку.

— Эти нефритовые украшения, что вы ей подарили, — прелестны, — любезно улыбаясь,
 заявила миссис Плейто. — Я только на днях впервые увидела их. Стефани мне 
ничего раньше не говорила. Она в таком восторге от этого подарка, что я должна 
от всей души поблагодарить вас.

Эйлин широко раскрыла глаза.

— Я, право, что-то не припомню… — она тотчас подумала о Каупервуде, о его 
извечных слабостях, и в душу к ней закралось подозрение. Растерянность и 
смущение отразились на ее лице.

— Да что вы? — удивилась в свою очередь миссис Плейто, несколько обескураженная 
словами Эйлин. — Ну как же, серьги, брошь и браслет. Стефани сказала, что это 
вы подарили ей.

— Ах, ну да, да, конечно, — спохватившись, пробормотала Эйлин. — Припоминаю 
теперь. Собственно говоря, это был подарок Фрэнка. Очень рада, что эти 
безделушки понравились вашей дочери.

И она учтиво улыбнулась.

— Стефани находит их восхитительными, и они в самом деле очень ей к лицу, — 
добродушно сказала миссис Плейто, считая, что недоразумение разъяснилось.

Разговор этот произошел потому, что Стефани забыла однажды запереть свою 
шкатулку с украшениями, и миссис Плейто, разыскивая что-то в комнате дочери, 
увидела нефриты. Прекрасно понимая, какую они представляют ценность, она не 
замедлила допросить дочь. Стефани в первое мгновение растерялась, но тотчас 
овладела собой. Как-то раз она была у Каупервудов, и Эйлин уговорила ее принять 
этот подарок, объяснила она небрежно.

К несчастью для Эйлин, этим разговором дело не ограничилось. На обеде у Риза 
Грайера, молодого скульптора, делающего светскую карьеру и представленного ей 
Тейлором Лордом, Эйлин пришлось убедиться в том, что общество не склонно 
сочувствовать женщине, утратившей привязанность своего супруга. Входя в 
гостиную, она услышала, как одна дама, стоя у ширмы, где гости оставляли свои 
накидки и шали, шепнула другой:

— Смотрите, вон идет миссис Каупервуд. Жена того самого Каупервуда, которому 
принадлежит половина всех городских железных дорог у нас в Чикаго. Весь прошлый 
сезон он путался с этой Плейто — актрисочкой из «Театра гарриковцев».

Вторая дама утвердительно кивнула, с завистью разглядывая туалет Эйлин

— роскошное платье из темно-зеленого бархата.

— А вы думаете, что она верна ему? — Эйлин вся превратилась в слух. — Вид у нее 
во всяком случае довольно вызывающий.

Эйлин удалось потом поближе рассмотреть этих дам, когда они стояли отвернувшись 
и не смотрели на нее, и на лице ее было ясно написано все, что она о них думает,
 — но что толку? Проклятые сплетницы уже ранили ее в самое сердце. Эйлин была 
возмущена, ошеломлена, растеряна. В какое унизительное положение ставит ее 
Фрэнк, давая своим легкомысленным поведением пищу для подобных пересудов!

Но прошло еще несколько дней, и Эйлин ждало новое испытание. Как-то раз, выйдя 
из своей спальни на галерейку, окружавшую холл, Эйлин услышала внизу голоса; 
две служанки оживленно обсуждали чикагские нравы вообще и поведение своего 
хозяина в частности. Одна из них — рослая, костлявая девица лет двадцати восьми,
 работала у Каупервудов горничной, другая — коренастая, дородная особа сорока с 
лишним лет, состояла на должности младшей экономки. Обе делали вид, что заняты 
уборкой, но работали не столько руками, сколько языком. Костлявая горничная 
совсем недавно перешла к Каупервудам от Кокрейнов. Эймар Кокрейн, бывший 
директор Железнодорожной компании Западной стороны, был теперь директором новой 
компании — Западно-чикагской транспортной.

— Можете себе представить, голубушка, — услышала Эйлин голос костлявой 
горничной, — как я удивилась, когда узнала, кто меня нанимает! Когда мне 
хозяева сказали, я своим ушам не поверила. Да ведь наша-то мисс Флоренс бегала 
к нему на свидания почитай три раза на неделе! Просто в толк не возьму, как это 
ее маменька все проморгала.

— Да, — вздохнула вторая, — уж это бабник так бабник. — При этом она 
выразительно всплеснула руками, чего Эйлин, разумеется, уже не могла видеть. — 
Сюда тоже бегала одна девчонка. Она живет на нашей улице, Хейгенин по фамилии.