какая это мебель у нас разваливается? Покажи, сделай милость, где она 
разваливается?

Он уже собирался придраться к ее попытке сравнить их с Каупервудами, но не 
успел, так как вмешалась миссис Батлер. Это была полная, широколицая ирландка, 
почти всегда улыбающаяся, с серыми глазами, теперь уже изрядно выцветшими, и 
рыжеватыми волосами, потускневшими от седины. На левой ее щеке, возле нижней 
губы, красовалась большая бородавка.

— Дети, дети, — воскликнула она (мистер Батлер, несмотря на все свои успехи в 
коммерции и политике, был для нее все тот же ребенок). — Чтой-то вы ссоритесь! 
Хватит уж. Передайте отцу помидору.

За обедом прислуживала горничная-ирландка, но блюда тем не менее передавались 
от одного к другому. Над столом низко висела аляповато разукрашенная люстра с 
шестнадцатью газовыми рожками в виде белых фарфоровых свечей — еще одно 
оскорбление для эстетического чувства Эйлин.

— Мама, сколько раз я просила тебя не говорить «чтой-то»! — умоляющим голосом 
произнесла Нора, которую очень огорчали ошибки в речи матери. — Помнишь, ты 
обещала последить за собой?

— А кто тебе позволил учить мать, как ей разговаривать! — вскипел Батлер от 
этой неожиданной дерзости. — Изволь зарубить себе на носу, что твоя мать 
говорила так, когда тебя еще и на свете не было. И ежели б она не работала всю 
жизнь, как каторжная, у тебя не было бы изящных манер, которыми ты сейчас перед 
ней выхваляешься! Заруби это себе на носу, слышишь! Она в тысячу раз лучше всех 
твоих приятельниц, нахалка ты эдакая!

— Мама, слышишь, как он меня называет? — захныкала Нора, прячась за плечо 
матери и притворяясь испуганной и оскорбленной.

— Эдди! Эдди! — укоризненно обратилась миссис Батлер к мужу. — Нора, детка моя, 
ты ведь знаешь, что он этого не думает. Правда?

Она ласково погладила голову своей «малышки». Выпад против ее малограмотного 
словечка нисколько ее не обидел.

Батлер уже и сам сожалел, что назвал свою младшую дочь нахалкой. Но эти дети — 
господи боже мой! — право же, они могут вывести из терпения. Ну чем, скажите на 
милость, нехорош для них этот дом?

— Не стоит, право же, поднимать такой шум за столом, — заметил Кэлем, довольно 
красивый юноша, с черными, тщательно приглаженными, расчесанными на косой 
пробор волосами и короткими жесткими усиками. Нос у него был чуть вздернутый, 
уши немного оттопыривались, но в общем он был привлекателен и очень неглуп.

И он и Оуэн — оба видели, что дом вправду плох и скверно обставлен, но отцу и 
матери все здесь нравилось, а потому благоразумие и забота о мире в семье 
предписывали им хранить молчание.

— А меня возмущает, что нам приходится жить в такой старой лачуге, когда люди 
куда беднее нас живут в прекрасных домах. Даже какие-то Каупервуды…

— Ну заладила — Каупервуды да Каупервуды! Чего ты привязалась к этим 
Каупервудам! — крикнул Батлер, повернув к сидевшей подле него Эйлин свое 
широкое побагровевшее лицо.

— Но ведь даже их дом намного лучше нашего, хотя Каупервуд всего только твой 
агент!

— Каупервуды! Каупервуды! Не желаю я о них слышать! Я не собираюсь идти на 
выучку к Каупервудам! Пускай у них невесть какой прекрасный дом! Мне-то что за 
дело? Мой дом — это мой дом! Я желаю жить здесь! Я слишком долго жил в этом 
доме, чтобы вдруг, здорово живешь, съезжать отсюда! Если тебе здесь не нравится,
 ты прекрасно знаешь, что я тебя задерживать не стану! Переезжай куда тебе 
угодно! А я отсюда не тронусь!

Когда в семье происходили такие перепалки, разгоравшиеся по самому пустячному 
поводу, Батлер имел обыкновение угрожающе размахивать руками под самым носом у 
жены и детей.

— Ну уж будь уверен, я скоро уберусь отсюда! — отвечала Эйлин. — Слава тебе 
господи, мне не придется здесь век вековать!

В ее воображении промелькнули прекрасная гостиная, библиотека и будуары в домах 
у Каупервудов — отделка которых, по словам Анны, уже приближалась к концу. А 
какой у Каупервудов очаровательный треугольный рояль, отделанный золотом и 
покрытый розовым и голубым лаком! Почему бы им не иметь таких же прекрасных 
вещей? Они, наверно, раз в десять богаче. Но ее отец, которого она любила всем