замыслу ее главы, то есть продаже ценных бумаг непосредственно населению, был, 
может быть, единственным человеком, подозревавшим возможность краха. Однажды он 
написал (в ответ на чей-то запрос) великолепный критический обзор деятельности 
этой компании, отмечая, что никогда еще такое грандиозное предприятие, как 
Северная Тихоокеанская железная дорога, не зависело от кредитоспособности 
одного банкирского дома — вернее, одного человека, и что он, Каупервуд, считает 
это рискованным. «Я отнюдь не убежден, что территория, по которой проходит 
упомянутая железная дорога, так уж идеальна по своим климатическим условиям, 
почве, качеству леса, обилию минералов и т.п., как это расписывают мистер Джей 
Кук и его присные. Я также не думаю, чтобы это предприятие в настоящее время 
или в ближайшем будущем могло приносить прибыль, соответствующую огромному 
количеству акций, им выпускаемых. Такая постановка дела ненадежна и чревата 
опасностью».

Едва прочитав вывешенную на бирже телеграмму, Каупервуд уже стал думать, что 
произойдет, если банкирский дом «Джей Кук и Кь» в самом деле объявит о своем 
банкротстве.

Долго размышлять ему не пришлось. На доске рядом с первой появилась вторая 
депеша, гласившая: «Нью-Йорк, 18 сентября, „Джей Кук и Кь“ приостановили 
платежи».

Каупервуд не сразу поверил своим глазам. Его охватило глубокое волнение при 
мысли, что представился наконец долгожданный случай. Вместе с другими 
биржевиками он помчался на Третью улицу, где в доме 114 помещался этот 
знаменитый старинный банк. Ему нужно было убедиться воочию. Позабыв о своем 
обычном спокойствии и сдержанности, он не постеснялся бежать бегом. Если это 
правда, то пробил его час! Вот-вот начнется повсеместная паника, разразится 
великое бедствие. Акции начнут стремительно падать. Надо быть в самом 
круговороте надвигающихся событий. Необходимо также позаботиться, чтобы братья 
и Уингейт находились поблизости. Он будет давать им указания, когда и что 
продавать или покупать. Да, его час настал!



59

Банкирский дом «Джей Кук и Кь», несмотря на огромный размах своих операций, 
помещался в весьма скромном четырехэтажном здании из кирпича и серого 
известняка, давно уже считавшемся некрасивым и неудобным. Каупервуд часто бывал 
там. По залам банкирского дома шмыгали здоровенные крысы, пробиравшиеся туда с 
набережной через сточные трубы. Множество клерков трудилось над банковскими 
книгами при скудном свете газовых рожков в полутемных и плохо проветриваемых 
помещениях. По соседству отсюда находился Джирардский национальный банк, где 
по-прежнему успешно развивал свою деятельность приятель Каупервуда Дэвисон и 
где совершались крупнейшие финансовые операции Третьей улицы. По дороге 
Каупервуд столкнулся со своим братом Эдвардом, спешившим к нему на биржу с 
каким-то пакетом от Уингейта.

— Живо беги за Уингейтом и Джо! — крикнул Каупервуд. — Сегодня произойдут 
большие события. Джей Кук прекратил платежи.

Эдвард, ни слова не говоря, ринулся выполнять поручение.

Каупервуд одним из первых добежал до банка «Джей Кук и Кь». К вящему его 
изумлению, массивные дубовые двери, в которые он так часто входил, оказались 
запертыми: на них было вывешено обращение:

«К сведению наших клиентов. 18 сентября 1873 года. С прискорбием объявляем, что 
вследствие неожиданно предъявленных нам требований погашения ссуд фирма 
вынуждена временно прекратить платежи. В ближайшие дни мы сможем дать нашим 
кредиторам отчет о состоянии дел. До тех пор нам остается только просить их о 
терпеливом и снисходительном отношении. Мы уверены, что наш актив значительно 
превосходит пассив.

Джей Кук и Кь»

Глаза Каупервуда блеснули торжеством. Вместе со многими другими он повернул 
назад и снова помчался к бирже, между тем как какой-то репортер, явившийся за 
сведениями, тщетно стучал в массивные двери банка, пока в ромбовидное оконце не 
выглянул швейцар и не сообщил ему, что мистер Джей Кук ушел и сегодня никого 
принимать не будет.

«Теперь, — подумал Каупервуд, которому эта паника сулила не разорение, а успех,
 — теперь-то я свое возьму. Я буду продавать все, решительно все».

В прошлый раз, во время паники, вызванной чикагским пожаром, он не мог 
распродать свой портфель, его собственные интересы требовали сохранения ряда 
ценных бумаг. Сейчас у него ничего не было за душой — разве только какие-нибудь 
семьдесят пять тысяч долларов, которые ему удалось наскрести. И слава богу!