звери, дьяволы, враги, бешеные собаки! С наслаждением, с восторгом она 
пожертвовала бы собой. Она готова была бежать хоть на край света ради Фрэнка 
или вместе с Фрэнком. Ради него она способна на все. Семья для нее — ничто, и 
жизнь — тоже ничто, ничто, ничто! Она сделает все, что он захочет, все, что ему 
вздумается! Важно только одно — спасти его и дать ему как можно больше счастья. 
Ему, ему одному — больше для нее никто не существует.



56

Время шло. После договоренности с Бонхегом жена, мать и сестра стали изредка 
навещать Каупервуда. Лилиан с детьми устроилась в небольшом доме, за который 
платил Фрэнк, а на все другие нужды Уингейт выдавал ей в счет его доходов сто 
двадцать пять долларов в месяц. Каупервуд понимал, что ему следовало бы 
выплачивать ей больше, но его возможности в это время были далеко не блестящи. 
Окончательный крах всех финансовых дел Каупервуда наступил в марте, когда его 
официально объявили банкротом и все его имущество было конфисковано в пользу 
кредиторов. Только на покрытие задолженности городскому казначейству — пятьсот 
тысяч долларов — потребовалось бы больше денег, чем можно было реализовать, 
если бы не установили расчет по тридцать центов за доллар. Но и после этого 
городу все равно ничего не досталось, так как путем различных махинаций у него 
оттягали права на получение этой суммы. Город якобы опоздал с предъявлением 
претензий. Это, конечно, послужило к выгоде других кредиторов, поделивших между 
собой сумму, в которой было отказано городскому казначейству.

По счастью, Каупервуд вскоре на опыте убедился, что его деловые операции, 
проводимые совместно с Уингейтом, сулят недурную прибыль. Его компаньон 
несомненно имел по отношению к нему самые честные намерения. Он взял к себе на 
службу — правда, за весьма скромное вознаграждение — обоих братьев Каупервуда: 
один должен был вести отчетность и заведовать конторой, другой, вместе с 
Уингейтом, орудовать на бирже, поскольку за Джо и Эдвардом там сохранились их 
места. Кроме того, хотя и с большим трудом, Уингейт приискал место служащего в 
одном из банков для старого Каупервуда.

Со времени ухода из Третьего национального банка старик пребывал в чрезвычайно 
подавленном моральном состоянии, не зная, чем в дальнейшем заполнить свою жизнь.
 Позор его сына! Страшные часы суда над ним и взятие его под стражу! Со дня 
осуждения Фрэнка присяжными и особенно со дня вынесения ему приговора и 
отправки в тюрьму старый Каупервуд двигался как во сне. Этот процесс! Это 
обвинение против Фрэнка! Его родной сын — арестант, в полосатой одежде, после 
того, как они с Фрэнком еще так недавно гордились своей принадлежностью к числу 
наиболее преуспевающих и уважаемых людей в городе! Как и многие в минуты скорби,
 старик начал усердно читать Библию, пытаясь найти на ее страницах то утешение, 
которое, как он привык верить с юных лет, хотя в последнее время редко 
вспоминал об этом, содержалось в ней для страждущих душ. Псалтырь, книга Исайи, 
Иова, Экклезиаст… Но горе было велико, и Библия его не врачевала.

Изо дня в день он уединялся в своей новой комнатке, служившей ему спальней и 
кабинетом, уверяя жену, что у него еще остались кое-какие неотложные дела, 
требующие сугубой сосредоточенности. Запершись на ключ, он садился и начинал 
раздумывать над всеми своими бедами и утратами, самой горькой из которых была 
утрата доброго имени. А через несколько месяцев, когда Уингейт подыскал для 
него место бухгалтера в одном из пригородных банков, он стал спозаранку уходить 
из дому и возвращаться поздно вечером, всегда мрачно раздумывая о несчастьях — 
прошлых, а возможно, и будущих.

Жалкое зрелище являл собою этот старик — не первая и не последняя жертва 
превратностей финансового мира. Он брал с собой в коробочке еду, так как 
возвращаться домой во время недолгого дневного перерыва было затруднительно, а 
закусывать в ресторане при его нынешних доходах он себе не мог позволить. Его 
единственным желанием теперь было вести пристойное и незаметное существование, 
пока не придет смертный час, ждать которого, как он надеялся, оставалось уже 
недолго. Нельзя было без боли смотреть на его костлявое тело, тонкие ноги, 
седые волосы и совсем побелевшие бакенбарды. Он сильно исхудал, и движения его 
сделались угловатыми. Когда ему предстояло решить какой-нибудь трудный вопрос, 
он становился в тупик и не мог сосредоточиться. Старая привычка подносить 
иногда руку ко рту и удивленно раскрывать глаза, появившаяся у него еще в 
лучшие времена, теперь полностью завладела старым Каупервудом. Сам того не 
сознавая, он постепенно опускался, превращаясь в какой-то автомат. Жизнь искони 
усеивает свои берега такими страшными и жалкими обломками крушения.

Фрэнк Каупервуд в эту пору немало раздумывал над своим равнодушием к жене, 
которое он с особенной ясностью осознал в последнее время, а также о том, как 
сообщить ей об этом равнодушии и тем самым положить конец их супружеству. Но 
ничего, кроме жесткого и правдивого объяснения, он не придумал. Он замечал, что 
она теперь всячески старалась подчеркнуть свою преданность ему и вела себя так, 
словно никакие подозрения ее не смущали. Между тем со времени суда до нее из 
различных источников то и дело доходили слухи, что его интимная связь с Эйлин 
продолжается, и только мысль о бедствиях, обрушившихся на мужа, да еще надежда