— Подумай, что ты говоришь, Эйлин! Опомнись! Ты забываешь о своем отце! О своей 
семье! Возможно, что твой отец знаком с начальником тюрьмы. Неужели ты хочешь, 
чтобы весь город говорил о том, что дочь Батлера бегает в тюрьму на свидание со 
мной? Твой отец бог знает что с тобой сделает. Кроме того, ты не знаешь так, 
как я, всех этих мелких политических интриганов. Они сплетничают, словно старые 
бабы. Тебе придется взвешивать каждый свой шаг. Я не хочу потерять тебя, я хочу 
тебя видеть. Только действуй обдуманно и осторожно. Не торопись со свиданием. 
Ты понимаешь, как я буду тосковать по тебе, но прежде мы оба должны прощупать 
почву. Ты не потеряешь меня, ведь я никуда не денусь.

Он умолк: ему представился длинный ряд зарешеченных камер, — в одной из них 
будет заключен и он, может быть, надолго… Представилась Эйлин, разговаривающая 
с ним через решетку или в самой камере. Но эта мрачная перспектива не помешала 
ему тотчас же подумать о том, как обворожительна сегодня его возлюбленная. 
Какой она оставалась юной и сильной! Он близился к зрелости, она же была еще 
молода и прекрасна. Ей очень шел ее наряд — шелковое, в белую и черную полоску, 
платье с турнюром, по забавной моде того времени, котиковая шубка и такая же 
шапочка, небрежно сидевшая на золотисто-рыжих волосах.

— Знаю, все знаю, — упорно твердила она. — Но подумай только: три месяца! 
Родной мой, я не могу, не хочу столько ждать! Это вздор какой-то! Три месяца! Я 
знаю, что моему отцу не пришлось бы дожидаться три месяца, вздумай он повидать 
кого-нибудь там, не пришлось бы ждать и тому, кто обратился бы к нему за 
содействием. Я тоже не стану ждать столько времени. Я уж найду пути!

Каупервуд улыбнулся. Не так-то просто переубедить Эйлин.

— Но ты же не мистер Батлер, девочка. И ты не станешь докладывать ему о своих 
намерениях.

— Конечно! Но там ни одна живая душа не узнает, кто я. Я приду под густой 
вуалью. Не думаю, чтобы начальник тюрьмы знал отца. Впрочем, даже если и так, 
то меня он, во всяком случае, не знает, и, если я обращусь к нему, он меня не 
выдаст.

Ее уверенность в своих чарах, в своем обаянии, в своей неотразимости не 
укладывалась ни в какие рамки. Каупервуд покачал головой.

— Прелесть моя, ты самая лучшая и самая невозможная женщина на свете, — с 
нежностью произнес он и, притянув ее к себе, крепко поцеловал. — Но все-таки 
тебе придется послушаться меня. У меня есть адвокат — Стеджер, ты его знаешь. 
Он сегодня же переговорит с начальником тюрьмы о нашем деле. Возможно, ему 
удастся все устроить, но возможно также, что у него ничего не выйдет. Я узнаю 
об этом завтра или в воскресенье и напишу тебе. Но смотри, ничего не 
предпринимай, пока не получишь от меня письма. Я убежден, что добьюсь 
сокращения срока между свиданиями наполовину, не исключено, что мы сможем 
встречаться раз в месяц или даже раз в две недели. Там и писать-то разрешают по 
одному письму в три месяца…

Эйлин опять вспыхнула от возмущения, но он продолжал:

— Я уверен, что в какой-то мере мне удастся обойти и это правило, но не пиши 
мне, пока я не дам тебе знать, или, по крайней мере, не подписывайся и не 
указывай никакого адреса. Там вскрывают и прочитывают всю корреспонденцию. При 
свидании или в письмах, все равно, будь осторожна: ты у меня ведь не слишком 
осмотрительная. Итак, будь умницей. Хорошо?

Они говорили еще о многом — о его родных, о явке в суд, предстоящей ему в 
понедельник, о том, скоро ли его выпустят для присутствия при разбирательстве 
предъявленных ему исков, будет ли он помилован и все прочее. Эйлин по-прежнему 
верила в его звезду. Она читала в газетах особые мнения двух членов верховного 
суда, так же как и мнения трех других, которые решили дело не в его пользу. Она 
убеждена, что карьера Фрэнка в Филадельфии отнюдь не кончена: пройдет какое-то 
время, он восстановит свое положение и потом уедет куда-нибудь и увезет ее с 
собой. Конечно, ей жаль миссис Каупервуд, но она не подходит Фрэнку; ему нужна 
женщина молодая, красивая, сильная — словом, такая, как она, Эйлин, только 
такая. Она бурно и страстно обнимала его, пока не пришла пора расставаться. Они 
обдумали план дальнейших действий настолько, насколько это можно было сделать в 
подобном положении, не позволявшем что-либо предвидеть с полной уверенностью. В 
последнюю минуту оба они были крайне удручены, но она призвала на помощь все 
свое самообладание, чтобы смело взглянуть в глаза неведомому будущему.



51

Настал понедельник, крайний срок явки Каупервуда в тюрьму. Все, что можно 
сделать, было сделано. Он простился с отцом, матерью, братьями и сестрой. 
Разговор с женой вышел какой-то деловой и холодный. С сыном и дочкой он не стал 
прощаться особо. Все предшествующие дни — четверг, пятницу, субботу и