Мистер Стеджер, предлагаю вам немедленно извиниться передо мною и вашим 
коллегой! Мистер Шеннон, прошу вас воздержаться от столь агрессивных методов. 
Ваше недопустимое поведение оскорбляет суд. Я вас предупреждаю в последний раз.

Оба юриста принесли свои извинения, как это полагается в таких случаях, но тут 
же взялись за прежнее.

— Что сказал вам Каупервуд, — обратился Шеннон к Стинеру после одного из таких 
бурных перерывов, — в тот день, девятого октября, когда он явился к вам и 
потребовал дополнительной ссуды в триста тысяч долларов? Повторите сказанное им 
возможно более точно, желательно — слово в слово.

— Я возражаю! — выкрикнул Стеджер. — Точные слова мистера Каупервуда 
запечатлены только в памяти мистера Стинера, а его память не может приниматься 
во внимание в данном случае. Свидетель все время пересказывал факты лишь в 
общих чертах.

Судья Пейдерсон хмуро усмехнулся.

— Ходатайство отклонено, — объявил он.

— Я требую занесения в протокол! — крикнул Стеджер.

— Насколько мне помнится, — отвечал Стинер, нервно барабаня пальцами по ручке 
кресла, — он сказал, что, если я не дам ему триста тысяч долларов, он 
обанкротится, а я стану нищим и угожу в тюрьму.

— Я возражаю! — пронзительно крикнул Стеджер, вскакивая с места. — Ваша честь, 
я возражаю против самого метода допроса, применяемого обвинением! Обвинитель 
поступает противозаконно и беспрецедентно, пытаясь извлечь из отнюдь не 
надежной памяти свидетеля показания, не имеющие ровно никакого отношения к 
фактам, интересующим суд; эти показания не могут ни подтвердить, ни 
опровергнуть, действительно ли мистер Каупервуд полагал, что он обанкротился, 
или нет. Мистер Стинер может привести свою версию этого разговора или 
какой-либо другой беседы, имевшей место в то время, а мистер Каупервуд — свою. 
Факт тот, что их версии полностью расходятся. Не понимаю, чего, собственно, 
хочет добиться мистер Шеннон столь странными методами, разве только повлиять на 
присяжных заседателей и внушить им доверие к заявлениям, которые угодно делать 
обвинителю, хотя он при всем желании не может подтвердить их фактами. Мне 
думается, ваша честь, вам следует предупредить свидетеля, что он должен 
показывать только то, что помнит в точности, а не то, что ему «как будто 
помнится». Я лично полагаю, что все показания свидетеля, сделанные им за 
последние пять минут, следует изъять из протокола.

— Ходатайство отклонено, — хладнокровно отозвался судья Пейдерсон, и Стеджер, 
произнесший эту тираду главным образом для того, чтобы ослабить впечатление, 
произведенное на присяжных показаниями Стинера, опустился на свое место.

Шеннон снова принялся за Стинера:

— Теперь я попрошу вас, мистер Стинер, рассказать суду, возможно более точно, 
что еще говорил вам тогда мистер Каупервуд. Едва ли он ограничился одним 
замечанием, что вы будете разорены и попадете в тюрьму. Неужели ничего другого 
при этом не было сказано?

— Насколько мне помнится, — отвечал Стинер, — он сказал еще, что шайка 
политических интриганов пытается застращать меня, что, если я не дам ему 
трехсот тысяч долларов, мы оба будем разорены и все равно семь бед — один ответ.


— Ага! — вскричал Шеннон. — Он так и сказал?

— Да, сэр, он так и сказал, — подтвердил Стинер.

— Но как он выразился? Не можете ли вы точно вспомнить его слова? — обрадовался 
Шеннон; он протянул руку к Стинеру, словно приглашая его неотчетливее вспомнить 
разговор, происшедший между ним и Каупервудом.

— Насколько я припоминаю, он именно так и сказал, — уклончиво отозвался Стинер.
 — Семь бед — один ответ.

— Совершенно верно! — воскликнул Шеннон и резко повернулся спиной к присяжным, 
чтобы бросить взгляд на Каупервуда. — Я так и предполагал!

— Низкопробная уловка, ваша честь! — закричал Стеджер, вскакивая с места. — Все 
это делается с целью повлиять на господ присяжных заседателей. Это фиглярство! 
Я просил бы вас сделать предупреждение представителю обвинения, просить его 
придерживаться фактов, если он таковыми располагает, и оставить эти актерские 
замашки!