угих  краев,
воспоминания о мире,  который остался далеко,  музыка, щемящая сердце.
Антонио Витор со своими воспоминаниями приходил к лесу. Снова, в сотый
раз,  он обладал Ивоне у моста в Эстансии.  И всегда это  было  как  в
первый  раз.  Он снова держал ее в своих объятиях и снова окрашивалось
кровью ее вылинявшее платье с красными цветами.  Его рука,  огрубевшая
от работы на плантации, была подобна женскому телу с его нежной кожей;
она заставляла его вспоминать Ивоне,  которая отдалась ему.  Его  рука
казалась  ему теплым,  ласковым и нежным телом женщины.  Она вырастала
здесь,  у реки,  превращаясь в возбуждении Антонио Витора в отдающуюся
девственницу.  Так бывало здесь, на берегу реки, в первое время. Затем
река все омывала - тело и сердце - в вечернем  купании.  Не  отмывался
лишь  клейкий  сок какао,  въевшийся в подошвы ног и становившийся все
толще, словно подметки башмаков.
     Антонио Витор  попал  в  милость  к Жуке Бадаро.  Он завоевал его
расположение прежде всего тем,  что,  когда вырубали лес,  где  теперь
находится плантация Репартименто, он не струсил, как другие, прибывшие
вместе с ним в ту ночь бури.  Это  он,  Антонио  Витор,  срубил  тогда
первое  дерево.  Сейчас саженцы какао на этой плантации превратились в
тонкие деревца,  на которых скоро начнется первое  цветение.  Потом  в
Табокасе  во  время  схватки  Антонио  Витор  ради  Спасения Жуки убил
человека -  это  было  его  первое  убийство.  Правда,  вернувшись  на
фазенду,  он в отчаянии долго плакал;  правда,  в течение многих ночей
перед его глазами стоял этот человек,  схватившийся рукой за грудь,  с
высунувшимся   языком.   Но   это   прошло.   Жука  освободил  его  от
изнурительного труда на плантации  для  гораздо  более  легкой  работы
убийцы.  Теперь он сопровождал Жуку Бадаро во время объездов фазенды и
в частых прогулках в поселки и в  город;  Антонио  Витор  окончательно
сменил  серп  на  ружье.  Он  познакомился  с  проститутками Табокаса,
Феррадаса,  Палестины,  Ильеуса,  заразился дурной  болезнью,  однажды
получил пулю в плечо. Ивоне теперь была для него далекой, расплывчатой
тенью,  Эстансия - почти забытым воспоминанием.  Но у него сохранилась
привычка приходить по вечерам на опушку леса и сидеть у реки,  опустив
в воду ноги. И поджидать там Раймунду. Она приходит на реку с бидонами
из-под  керосина,  чтобы  набрать  воды  для  вечерней  ванны доны Аны
Бадаро.  Раймунда спускается,  напевая, но как только замечает Антонио
Витора,  сразу  перестает  петь  и  недовольно  хмурится.  Она сердито
отвечает на его  приветствие,  а  единственный  раз,  когда  он  хотел
схватить ее и прижать к себе, она оттолкнула его с такой силой, что он
в мгновенье ока очутился в реке - она была сильная и решительная,  как
мужчина.  Но все же он по-прежнему ходил сюда каждый вечер, только уже
не пытался больше приставать к ней.  Антонио Витор здоровался, получал
в ответ приветствие, произнесенное сквозь зубы, и начинал насвистывать
песенку,  которую Раймунда напевала по дороге к  реке.  Она  наполняла
речной водой бидон,  он помогал ей поставить его на голову. И Раймунда
исчезала среди деревьев  какао.  Ноги  у  нее  были  большие,  темные,
темнее, чем ее лицо мулатки, они утопали в грязи тропинки. Он бросался
в воду.  Если в ближайшие дни  не  предвиделось  спать  с  женщиной  в
поселке,  он обладал в своем воображении Раймундой, которая появлялась
обнаженной,  в виде его руки, снова уподобившейся женскому телу. Затем
он  возвращался  через плантацию к Жуке Бадаро - получать распоряжения
на следующий день. Иногда дона Ана приказывала дать ему стопку кашасы.
Антонио  Витор слышал шаги Раймунды на кухне,  ее голос отвечал на зов
доны Аны:
     - Иду, крестная.
     Раймунда была крестницей доны Аны, хотя они были одного возраста.
Мулатка  родилась  в  тот же день,  что и дона Ана.  Ее мать Ризолета,
красивая  негритянка  с  пышными  бедрами  и  упругим  телом,  служила
кухаркой  в каза-гранде.  Раймунда родилась светлой,  с почти гладкими
волосами.  Никто не знал,  кто был ее отцом. Поговаривали, что это был
не кто иной,  как старый Марселино Бадаро, отец Синьо и Жуки. Несмотря
на эти слухи,  дона Филомена все же  не  прогнала  кухарку.  Наоборот,
именно  Ризолете  с  ее  объемистой  черной  грудью доверили выкормить
новорожденную "синьорочку",  первую внучку старых Бадаро.  Дона Ана  и
Раймунда вначале росли вместе:  в одной руке Ризолеты "синьорочка",  в
другой - Раймунда,  у одной груди одна,  у другой  -  другая.  В  день
крещения  доны Аны крестили и мулаточку Раймунду.  Негритянка Ризолета
избрала крестным отцом Синьо,  который был  в  то  время  еще  молодым
человеком,  двадцати  с небольшим лет,  а крестной матерью - дону Ану,
которой не было и году. Священник не стал протестовать, потому что уже
тогда  Бадаро  представляли  собой  силу,  перед  которой склонялись и
закон, и религия.
     Раймунда росла в каза-гранде, она была молочной сестрой доны Аны.
И так как дона Ана появилась на свет, когда дедушка и бабушка были уже
почти  совсем  старыми и прошло ни много ни мало два десятка лет с тех
пор,  как последняя девочка Бадаро наполняла дом своим детским звонким
голоском,  то  она  стала  общим  баловнем  семьи.  А на долю Раймунды
доставались остатки этих ласк.  Дона Филомена,  которая была  женщиной
религиозной  и доброй,  обычно говорила,  что дона Ана отобрала мать у
Раймунды и поэтому Бадаро обязаны  что-то  дать  и  мулаточке.  И  это
правда,  негритянка  Ризолета  ни  на  кого больше не хотела смотреть,
кроме как на свою "белую дочку",  свою "синьорочку",  свою