чин устремились куда-то далеко в море.
     Негр Руфино,  сидя за стаканом водки,  уж не улыбался  больше.  В
такую бурю Эсмералда, конечно же, не придет.
     Огни зажглись наконец.  Но были они сегодня тусклые и  мерцающие.
Людям,  ожидавшим  прибытия  трансатлантика,  так  ничего и не удалось
разглядеть.  Они укрылись от дождя в портовых складах  и  лишь  смутно
могли   различить   оттуда   подъемные   краны  и  силуэты  грузчиков,
пересекавших, согнувшись, лавину дождя. Но они не видели долгожданного
большого  корабля,  на котором должны приехать друзья,  отцы и братья,
невесты,  может быть.  Они не видели и человека,  плакавшего  в  каюте
третьего класса.  Дождь вперемежку со слезами стекал по лицу человека,
что  прибыл  морскими  дорогами  на  пристававшем  в  двадцати  портах
корабле, и память об огоньках родного селения мешалась с мутным светом
огней незнакомого города, объятого бурей.
     Шкипер Мануэл,  опытный  моряк,  лучше  всех  знающий нрав своего
моря,  решил не выходить нынче ночью на промысел. В бурные ночи любовь
слаще и тело Марии Клары пахнет морскою волной.
     Огни старого форта не зажигались сегодня.  На  шхунах  тоже  было
темно.  В городе не было света.  Даже подъемные краны остановились,  и
грузчики попрятались по складам.  Гума со своего шлюпа "Смелый" видел,
как  погасли  огни,  и  испугался.  Он  держал руку на руле,  "Смелый"
кренился на сторону...  Те,  что ждали на пристани трансатлантика, уже
разошлись.  Лишь  один  остался  стоять,  чтоб  пожать  руку  другому,
спускающемуся по трапу с прибывшего наконец парохода:
     - Все в порядке?
     - Ну да, - улыбнулся другой.
     Тот, что  ждал,  подозвал  машину,  и оба молча отъехали.  Их уже
заждались, верно.
     Человек, прибывший   в  каюте  третьего  класса,  медленно  обвел
взглядом город,  в котором говорят на другом языке,  где царят  другие
нравы.  Потом нащупал на груди полупустой бумажник и поспешил со своим
саквояжем по первому попавшемуся переулку. Набережная опустела.
     Одна только  Ливия,  худая,  с  прилипшими к лицу тонкими мокрыми
волосами,  осталась  на  берегу,  возле  стоявших  у   причала   шхун,
всматриваясь  в  даль моря.  Она слышала любовные стоны Марии Клары на
палубе шхуны шкипера Мануэла.  Но мысли ее были не здесь.  Ветер качал
ее,  как  тростинку,  дождь хлестал ее по лицу,  по ногам.  Но она все
стояла недвижно,  подавшись всем телом вперед,  вперив взгляд во тьму,
ожидая,  не мелькнет ли фонарик "Смелого", пересекая бурю, осветив эту
ночь без единой звезды, возвестив прибытие Гумы.

ПЕСНИ ПРИСТАНИ

     Внезапно, как и пришла,  буря удалилась к  другим  морям,  топить
другие  корабли.  Ливия  явственно слышала теперь любовные стоны Марии
Клары.  Это не были уже,  однако,  резкие вскрики наслаждения и  боли,
вскрики раненого зверя, недавно еще рассекающие бурю с каким-то тайным
вызовом.  Теперь, когда по городу, по набережным и по морю растекалась
настоящая ночь,  лунная,  звездная, ночь для любви и музыки, любовь на
шхуне шкипера Мануэла сделалась тихой и  успокоительной.  Стоны  Марии
Клары уподобились теперь радостным всхлипываниям,  глухой тихой песне.
Скоро уже приедет Гума,  скоро "Смелый" рассечет волну  бухты,  и  она
обнимет мужа худыми и смуглыми руками, и они оба тоже будут стонать от
любви.  Теперь буря прошла,  теперь Ливии не страшно. Она скоро увидит
красный фонарик "Смелого" в темноте ночи на море.  Мелкие волны били в
прибрежные камни,  и шхуны на причале тихо  покачивались.  Вдалеке  на
мокром  асфальте  города  отражались огни.  Группы людей,  которые уже
успокоились и не спешили, направлялись к подъемной дороге. Ливия снова
повернулась взглянуть на море.  Вот уже восемь дней, как нет Гумы. Она
осталась в старом домишке на берегу.  На сей раз  она  не  отправилась
вместе с ним в путешествие,  каждый раз новое и полное приключений, по
заливу  и  по  спокойной  реке.  Если  б  она  была  на  борту,  когда
разыгралась буря,  было б лучше.  Он-то боялся бы за жизнь подруги, но
вот ей,  Ливии, было б вовсе не страшно, потому что она была бы с ним,
а  он  знает все морские дороги,  зоркий глаз указывает ему путь лучше
любых фонарей,  а рука его тверда на руле. Он теперь уж скоро приедет.
Весь промокший от дождя и бури,  мускулистый и веселый, махнет крепкой
рукой, на которой возле локтя вытатуирована стрела и ее, Ливии, имя, и
примется  шумно  рассказывать разные истории...  Ливия улыбнулась чуть
заметно.  Круто повернулась всем своим длинным,  смуглым  телом  в  ту
сторону,  откуда  слышались стоны Марии Клары.  Набережная была темна,
два-три фонаря поблескивали на шхунах, но она ясно различала средь них
шхуну  шкипера  Мануэла,  откуда  доносились  стоны.  Вот  -  стоит на
причале,  покачиваясь на волнах.  Там мужчина  и  женщина  любят  друг
друга,  и стоны их доносятся до Ливии.  Попозже,  скоро, верно, это уж
она,  Ливия,  будет на корме "Смелого" прижимать к своему телу крепкое
тело  Гумы,  целовать его темные волосы,  чувствовать вкус моря на его
коже и вкус смерти в его едва вырвавшихся из бури и тревоги глазах.  И
ее,  Ливии,  любовные стоны будут нежней, чем у Марии Клары, ибо полны
будут долготы ожидания и страха,  еще  недавно  владевшего  ею.  Мария
Клара прервет свою любовную песнь, чтоб услышать музыку плача и смеха,
что вырвется из у