тревожиться: может
быть, слуге удалось сцапать  Жоана и он сейчас вытряхивает  из него душу? Но
ведь все тихо...
     -- Еще подождем немножко. Не придет -- вернемся в дом.
     Они снова посвистывают,  но ответа  не получают.  Педро Пуля  принимает
решение:
     -- Пошли в дом.
     В  эту  минуту  слышится  условный свист, а вскоре перед ними вырастает
фигура Жоана.
     -- Где тебя носило? -- спрашивает Педро.
     Кот, ухватив собаку за ошейник, вталкивает ее за ворота. Они отвязывают
шнурок от щеколды и исчезают в конце улицы. Тут Жоан начинает рассказывать:
     -- Только  я притронулся  к  звонку, эта сеньора  наверху перепугалась.
Распахнула окно, перегнулась, я уже подумал:  сейчас выкинется. И плачет все
время. Ну,  мне жалко ее стало,  я и  влез по трубе, чтоб сказать: не  из-за
чего больше плакать, письмишки-то мы свистнули. Ну, а в двух словах всего не
объяснишь, вот и припоздал малость.
     С неподдельным любопытством Кот спрашивает:
     -- Хороша?
     --  Хорошая. Погладила меня по голове, спасибо,  говорит,  помоги  тебе
Бог...
     -- Что ж ты за дурень, Жоан? Я спрашиваю, хороша ли она для этого дела,
какие ножки...
     Негр не отвечает. На улицу въезжает машина. Педро Пуля хлопает Жоана по
плечу, и негр знает: атаман одобряет его поступок. Лицо  его  расплывается в
довольной улыбке:
     --  Дорого  бы   я  дал,  чтобы  увидеть,  какая  рожа  будет  у  этого
португальца, когда его хозяин развернет пакет. А там -- фига.
     И, уже свернув за угол, все трое начинают хохотать -- вольный, громкий,
неумолчный смех "капитанов" звучит как гимн народа Баии.

ОГНИ КАРУСЕЛИ

     Она называлась "Большая Японская  Карусель", хотя размерами не поражала
и ничего японского в ней не было. Карусель как карусель: уныло странствовала
из  города в город по баиянскому захолустью в  те  зимние месяцы, когда льют
затяжные дожди, а  рождество,  кажется, вовсе не наступит. В  былые  времена
ярко  выкрасили  ее в  два цвета -- красный  и синий, но красный превратился
теперь в бледно-розовый, синий -- в грязновато-белый, а лошадки лишились кто
головы, кто ноги,  кто хвоста. Потому дядюшка Франса и решил обосноваться не
на  одной  из центральных площадей Баии, а в  Итапажипе: народ там победнее,
целые улицы сплошь заселены рабочим людом, детишки рады будут и такой забаве
-- облупленной  и обветшавшей. Брезентовый  верх давно  прохудился, а теперь
зияла там  здоровенная дыра, так что в  дождь карусель не работала. Канули в
прошлое  те  времена,  когда была  она  красивой,  когда  гордились  ею  все
ребятишки Масейо, когда на площади было у нее свое  постоянное место рядом с
"чертовым колесом" и театром теней, когда по воскресеньям приходили мальчики
в матросских костюмчиках и девочки, одетые  голландскими крестьянками  или в
платьицах тонкого шелка: те, кто постарше, садились верхом, маленькие вместе
с боннами катались в лодочках. Отцы  отправлялись  на "чертово колесо" или в
театр  теней, где всегда  можно  было  потискать  или ущипнуть  зазевавшуюся
зрительницу. В те времена увеселительный аттракцион дядюшки Франсы и вправду
веселил весь город, и карусель,  сияя разноцветными  огнями,  крутилась  без
остановки  и приносила своему  хозяину немалый доход. Жизнь  была прекрасна,
женщины  -- неотразимы, мужчины  --  приветливы,  а  стоило лишь  опрокинуть
рюмочку, как женщины делались еще краше, мужчины -- еще дружелюбнее. Так вот
и пропил он сначала "чертово колесо", а потом и театр теней. Расставаться же
со своей  любимицей ему не захотелось,  и потому однажды ночью он  с помощью
друзей  разобрал карусель  и пустился странствовать по  городам  Алагоаса  и
Сержипе,  а  вдогонку за ним полетела отборная брань кредиторов. Немало мест
сменил он; вдоволь наездился по дорогам двух сопредельных штатов, побывал во
всех городах, выпивал во  всех барах  и тавернах, прежде чем пересек границу
Баии.  Тут, в сертанах, в  крошечном городишке  карусель  его  послужила для
увеселения банды знаменитого  Лампиана. Дядюшка Франса завяз в этом  городке
безнадежно, --  не было денег  на дорогу, и не  только на дорогу: нечем было
расплатиться за номер в единственной убогой гостинице; не на что было выпить
рюмку кашасы или хотя бы кружку  пива. Пиво, кстати, всегда подавали теплое,
но  он и от такого бы  не отказался. Дядюшка  Франса ждал субботнего вечера,
надеясь поправить дела  и перекочевать в какое-нибудь  место повеселее,  как
вдруг в пятницу в городок нагрянул  Лампиан  с двадцатью двумя бандитами.  С
этой  минуты карусель без дела больше не простаивала. Матерые душегубы --  у
каждого  на  совести было  по  двадцать --  тридцать человеческих жизней  --
обрадовались карусели, как  малые дети, и  поняли, что нет большего счастья,
чем в  сиянии огней, под  дребезжащие звуки  дряхлой пианолы  взобраться  на
спины  покалеченных  деревянных  лошадок.  Карусель  дядюшки  Франсы  спасла
городок от разграбления, девиц  -- от бесчестья, а мужчин  -- от смерти. Что
же касается  двоих полицейских, что чистили сапоги у входа в караулку и были
застрелены  наповал,  то  ведь  бандиты  сначала  увидели  их, а  потом  уже
карусель. Быть может, попадись они  на глаза Лампиану чуть позже, он пощадил
бы и их, чтоб  не омрачать  счастья своих молодцов