Зачинается песня от древних затей,
От веселых пиров и обедов, 
И от русых от кос, и от черных кудрей,
И от тех ли от ласковых дедов, 
Что с потехой охотно мешали дела;
От их времени песня теперь повела,
От того ль старорусского краю,
А чем кончится песня — не знаю.

У Владимира Солнышка праздник идет,
Пированье идет, ликованье, 
С молодицами гридни ведут хоровод,
Гуслей звон и кимвалов бряцанье. 
Молодицы что светлые звезды горят, 
И под топот подошв, и под песенный лад,
Изгибаяся, ходят красиво,
Молодцы выступают на диво.

Но Поток-богатырь всех других превзошел:
Взглянет — искрами словно обмечет;
Повернется направо — что сизый орел,
Повернется налево — что кречет;
Подвигается мерно и взад и вперед, 
То притопнет ногою, то шапкой махнет,
То вдруг станет, тряхнувши кудрями,
Пожимает на месте плечами.

И дивится Владимир на стройную стать,
И дивится на светлое око:
«Никому,— говорит,— на Руси не плясать
Супротив молодого Потока!» 
Но уж поздно, встает со княгинею князь, 
На три стороны в пояс гостям поклонясь,
Всем желает довольным остаться —
Это значит: пора расставаться.

И с поклонами гости уходят домой,
И Владимир княгиню уводит, 
Лишь один остается Поток молодой,
Подбочася, по-прежнему ходит, 
То притопнет ногою, то шапкой махнет, 
Не заметил он, как отошел хоровод,
Не слыхал он Владимира ласку,
Продолжает по-прежнему пляску.

Вот уж месяц из-за лесу кажет рога, 
И туманом подернулись балки,
Вот и в ступе поехала баба-яга,
И в Днепре заплескались русалки, 
В Заднепровье послышался лешего вой, 
По конюшням дозором пошел домовой, 
На трубе ведьма пологом машет, 
А Поток себе пляшет да пляшет.

Сквозь царьградские окна в хоромную сень
Смотрят светлые звезды, дивяся, 
Как по белым стенам богатырская тень
Ходит взад и вперед, подбочася, 
Перед самой зарей утомился Поток, 
Под собой уже резвых не чувствует ног,
На мостницы как сноп упадает,
На полтысячи лет засыпает.

Много снов ему снится в полтысячи лет:
Видит славные схватки и сечи, 
Красных девиц внимает радушный привет
И с боярами судит на вече;
Или видит Владимира вежливый двор, 
За ковшами веселый ведет разговор,
Иль на ловле со князем гуторит,
Иль в совете настойчиво спорит.

*--------------------------------

Пробудился Поток на Москве на реке,
Пред собой видит терем дубовый:
Под узорным окном, в закутном цветнике,
Распускается розан махровый:
Полюбился Потоку красивый цветок, 
И понюхать его норовится Поток,
Как в окне показалась царевна,
На Потока накинулась гневно:

«Шеромыжник, болван, неученый холоп!
Чтоб тебя в турий рог искривило! 
Поросенок, теленок, свинья, эфиоп,
Чертов сын, неумытое рыло!
Кабы только не этот мой девичий стыд, 
Что иного словца мне сказать не велит,
Я тебя, прощелыгу, нахала,
И не так бы еще обругала!»

Испугался Поток, не на шутку струхнул:
«Поскорей унести бы мне ноги!» 
Вдруг гремят тулумбасы; идет караул,
Гонит палками встречных с дороги;
Едет царь на коне, в зипуне из парчи, 
А кругом с топорами идут палачи,—
Его милость сбираются тешить,
Там кого-то рубить или вешать.

И во гневе за меч ухватился Поток:
«Что за хан на Руси своеволит?» 
Но вдруг слышит слова: «То земной едет бог,
То отец наш казнить нас изволит!» 
И на улице, сколько там было толпы, 
Воеводы, бояре, монахи, попы,
Мужики, старики и старухи —
Все пред ним повалились на брюхи.

Удивляется притче Поток молодой:
«Если князь он, иль царь напоследок, 
Что ж метут они землю пред ним бородой?
Мы честили князей, но не эдак! 
Да и полно, уж вправду ли я на Руси? 
От земного нас бога Господь упаси!
Нам Писанием велено строго
Признавать лишь небесного Бога!»

И пытает у встречного он молодца:
«Где здесь, дядя, сбирается вече?» 
Но на том от испугу не видно лица:
«Чур меня,— говорит,— человече!»
И пустился бежать от Потока бегом;
У того ж голова заходила кругом,
Он на землю как сноп упадает,
Лет на триста еще засыпает.

*-----------------------------------

Пробудился Поток на другой на реке,
На какой? не припомнит преданье. 
Погуляв себе взад и вперед в холодке,
Входит он во просторное зданье, 
Видит: судьи сидят, и торжественно тут 
Над преступником гласный свершается суд.
Несомненны и тяжки улики,
Преступленья ж довольно велики:

Он отца отравил, пару теток убил,
Взял подлогом чужое именье 
Да двух братьев и трех дочерей задушил —
Ожидают присяжных решенья. 
И присяжные входят с довольным лицом:
«Хоть убил,— говорят,— не виновен ни в чем!»
Тут платками им слева и справа
Машут барыни с криками: браво!

И промолвил Поток: «Со присяжными суд
Был обычен и нашему миру, 
Но когда бы такой подвернулся нам шут,
В триста кун заплатил бы он виру!» 
А соседи, косясь на него, говорят:
«Вишь, какой затесался сюда ретроград!
Отсталой он, то видно по платью,
Притеснять хочет меньшую братью!»

Но Поток из их слов ничего не поймет,
И в другое он здание входит;
Там какой-то аптекарь, не то патриот,
Пред толпою ученье проводит:
Что, мол, нету души, а одна только плоть 
И что если и впрямь существует Господь,
То он только есть вид кислорода, 
Вся же суть в безначалье народа.

И, увидя Потока, к нему свысока
Патриот обратился сурово:
«Говори, уважаешь ли ты мужика?»
Но Поток вопрошает: «Какого?» 
«Мужика вообще, что смиреньем велик!» 
Но Поток говорит: «Есть мужик и мужик:
Если он не пропьет урожаю,
Я тогда мужика уважаю!»

«Феодал! — закричал на него патриот,—
Знай, что только в народе спасенье!» 
Но Поток говорит: «Я ведь тоже народ,
Так за что ж для меня исключенье?» 
Но к нему патриот: «Ты народ, да не тот! 
Править Русью призван только черный народ!
То по старой системе всяк равен,
А по нашей лишь он полноправен!»

Тут все подняли крик, словно дернул их бес,
Угрожают Потоку бедою. 
Слышно: почва, гуманность, коммуна, прогресс,
И что кто-то заеден средою. 
Меж собой вперерыв, наподобье галчат, 
Все об общем каком-то о деле кричат,
И Потока с язвительным тоном
Называют остзейским бароном.

И подумал Поток: «Уж, Господь борони,
Не проснулся ли слишком я рано? 
Ведь вчера еще, лежа на брюхе, они 
Обожали московского хана, 
А сегодня велят мужика обожать! 
Мне сдается, такая потребность лежать
То пред тем, то пред этим на брюхе
На вчерашнем основана духе!»

В третий входит он дом, и объял его страх:
Видит, в длинной палате вонючей, 
Все острижены вкруг, в сюртуках и в очках,
Собралися красавицы кучей. 
Про какие-то женские споря права, 
Совершают они, засуча рукава,
Пресловутое общее дело:
Потрошат чье-то мертвое тело.

Ужаснулся Поток, от красавиц бежит,
А они восклицают ехидно:
«Ах, какой он пошляк! ах, как он неразвит'.
Современности вовсе не видно!» 
Но Поток говорит, очутясь на дворе:
«То ж бывало у нас и на Лысой Горе,
Только ведьмы хоть голы и босы.
Но, по крайности, есть у них косы!»

И что видеть и слышать ему довелось:
И тот суд, и о Боге ученье, 
И в сиянье мужик, и девицы без кос —
Всё приводит его к заключенью:
«Много разных бывает на свете чудес! 
Я не знаю, что значит какой-то прогресс,
Но до здравого русского веча
Вам еще, государи, далече!»

И так сделалось гадко и тошно ему,
Что он наземь как сноп упадает 
И под слово "прогресс", как в чаду и дыму,
Лет на двести еще засыпает. 
Пробужденья его мы теперь подождем;
Что, проснувшись, увидит, о том и споем,
А покудова он не проспится,
Наудачу нам петь не годится.