| |
БАЛЛАДА О ЖЕНЩИНЕ, СПАСШЕЙ ПОЭТА
--------------------------------
День ушел, как будто скорый поезд,
Сядь к огню, заботы отложи.
Я тебе не сказочную повесть
Рассказать хочу, Омар-Гаджи.
В том краю, где ты, кавказский горец,
Пил вино когда-то из пиал,
Знаменитый старый стихотворец
На больничной койке умирал.
И, превозмогающий страданья,
Вспоминал, как, на закате дня
К женщине скакавший на свиданье,
Он загнал арабского коня.
Но зато в шатре полночной сини
Звезды увидал в ее зрачках,
А теперь лежал, привстать не в силе,
С четками янтарными в руках.
Почитаем собственным народом,
Не корил он, не молил врачей.
Приходили люди с горным медом
И с водой целительных ключей.
Зная тайну лекарей Тибета,
Земляки, пустившись в дальний путь,
Привезли лекарство для поэта,
Молодость способное вернуть.
Но не стал он пить лекарство это
И прощально заявил врачу:
- Умирать пора мне! Песня спета,
Ничего от жизни не хочу.
И когда день канул, как в гробницу,
Молода, зазывна и смела,
Прикатила женщина в больницу
И к врачу дежурному прошла.
И услышал он:
Теперь поэту
Только я одна могу помочь,
Как бы ни прибегли вы к запрету,
Я войду к поэту в эту ночь!
И, под стать загадочному свету,
Молода, как тонкая луна,
В легком одеянии к поэту,
Грешная, явилася она.
И под утро с нею из больницы
Он бежал, поджарый азиат.
И тому имелись очевидцы
Не из легковерных, говорят.
Но дивиться этому не стали
Местные бывалые мужи,
Мол, такие случаи бывали
В старину не раз, Омар-Гаджи.
И когда увидят все воочью,
Что конца мой близится черед,
Может быть, меня однажды ночью
Молодая женщина спасет.
* * * * *
ЖУРАВЛИ
-------
Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю эту полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?
Сегодня, предвечернею порою,
Я вижу, как в тумане журавли
Летят своим определенным строем,
Как по полям людьми они брели.
Они летят, свершают путь свой длинный
И выкликают чьи-то имена.
Не потому ли с кличем журавлиным
От века речь аварская сходна?
Летит, летит по небу клин усталый -
Летит в тумане на исходе дня,
И в том строю есть промежуток малый -
Быть может, это место для меня!
Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.
* * * * *
БЕРЕГИТЕ ДРУЗЕЙ
---------------
Знай, мой друг, вражде и дружбе цену
И судом поспешным не греши.
Гнев на друга, может быть, мгновенный,
Изливать покуда не спеши.
Может, друг твой сам поторопился
И тебя обидел невзначай.
Провинился друг и повинился -
Ты ему греха не поминай.
Люди, мы стареем и ветшаем,
И с теченьем наших лет и дней
Легче мы своих друзей теряем,
Обретаем их куда трудней.
Если верный конь, поранив ногу,
Вдруг споткнулся, а потом опять,
Не вини его - вини дорогу
И коня не торопись менять.
Люди, я прошу вас, ради бога,
Не стесняйтесь доброты своей.
На земле друзей не так уж много:
Опасайтесь потерять друзей.
Я иных придерживался правил,
В слабости усматривая зло.
Скольких в жизни я друзей оставил,
Сколько от меня друзей ушло.
После было всякого немало.
И, бывало, на путях крутых
Как я каялся, как не хватало
Мне друзей потерянных моих!
И теперь я всех вас видеть жажду,
Некогда любившие меня,
Мною не прощенные однажды
Или не простившие меня.
* * * * *
* * *
Впервые провинившись пред тобою,-
"Прости меня",- я прошептал с мольбою.
Когда второй я провинился раз,
Пришел к тебе, не поднимая глаз.
Ты посмотрела на меня с упреком,
Напоминая, словно ненароком,
Что есть у милосердия предел.
И в третий раз я провинился вскоре
И сам признался в собственном позоре
И ни на что надеяться не смел.
Я видел взгляд, наполненный тоскою
Над пересудом ветреной молвы.
И вдруг великодушною рукою
Коснулась ты повинной головы.
* * * * *
ТРИ СОНЕТА
---------- 1
В Японии читал стихи свои
На языке родном - в огромном зале.
- О чем стихи?- спросили.- О любви.
- Еще раз прочитайте,- мне сказали.
Читал стихи аварские свои
В Америке.- О чем они?- спросили.
И я ответил честно:- О любви.
- Еще раз прочитайте,- попросили.
Знать, на любом понятны языке
Стихи о нашем счастье и тоске,
И о твоей улыбке на рассвете.
И мне открылась истина одна:
Влюбленными земля населена,
А нам казалось, мы одни на свете.
2
- Скажи "люблю",- меня просили в Риме,
На языке народа своего!-
И я назвал твое простое имя,
И повторили все вокруг его.
- Как называют ту, что всех любимей?
Как по-аварски "жизнь" и "божество"? -
И я назвал твое простое имя,
И повторили все вокруг его.
Сказали мне:- Не может быть такого,
Чтоб было в языке одно лишь слово.
Ужель язык так необычен твой?
И я, уже не в силах спорить с ними,
Ответил, что одно простое имя
Мне заменяет весь язык родной.
3
Нет, ты не сон, не забытье,
Не чудной сказки свет туманный
Страданье вечное мое,
Незаживающая рана.
Я буду глух и слеп к обману,
Но только пусть лицо твое
Мне озаряет постоянно
Дорогу, дни, житье-бытье.
Чтобы с тобою рядом быть,
Готов я песни все забыть,
Вспять повернуть земные реки -
Но понимаю я, скорбя,
Что на земле нашел тебя,
Чтоб тут же потерять навеки.
* * * * *
* * *
День и ночь рождены для добра
Дети времени - брат и сестра.
И от века они по планете
Только порознь ходят всегда,
А Земли первозданные дети -
Это люди, огонь и вода.
Над рекою костер языкато
Рвется в небо.
И рад до утра
Видеть я красноликого брата,
Слыша, как напевает сестра.
* * * * *
МНЕ В ДОРОГУ ПОРА
Дорогая моя, мне в дорогу пора,
Я с собою добра не беру.
Оставляю весенние эти ветра,
Щебетание птиц поутру.
Оставляю тебе и сиянье луны,
И цветы в тляротинском лесу,
И далекую песню каспийской волны,
И спешащую к морю Койсу,
И нагорья, где жмется к утесу утес,
Со следами от гроз и дождей,
Дорогими, как след недосыпа и слез
На любимых щеках матерей.
Не возьму я с собою сулакской струи.
В тех краях не смогу я сберечь
Ни лучей, согревающих плечи твои,
Ни травы, достигающей плеч.
Ничего не возьму, что мое искони,
То, к чему я душою прирос,
Горных тропок, закрученных, словно ремни,
Сладко пахнущих сеном в покос.
Я тебе оставляю и дождь и жару,
Журавлей, небосвод голубой...
Я и так очень много с собою беру:
Я любовь забираю с собой.
* * * * *
НАД АЛАЗАНЬЮ
------------
Я прошел над Алазанью...
Н. Тихонов
И я прошел над Алазанью.
Над ней, поднявшись со скалы,
В дозоре утреннею ранью
Парили горные орлы.
Они назад меня не звали
И не пророчили беду,
Шел без ружья и без печали
Я, распевая на ходу.
Как в старину, река летела
За тенью птичьего крыла,
Но не от крови багровела —
Заря на грудь ее легла.
Проснулся лес на дальнем склоне.
И, над волною наклонясь,
Я взял зарю в свои ладони,
Умыл лицо не торопясь.
И где река, в долину вклинясь,
Чуть изгибалась на бегу,
Мне повстречался кахетинец,
Косивший травы на лугу.
Был на Ираклия Второго
Похож он чем-то,
но ко мне
Идущее от сердца слово
Уже домчалось в тишине.
И улыбнулись мы друг другу,
Не помня дедовских обид.
Пусть лучше ходит рог по кругу
И дружба сердце озарит.
Я любовался Алазанью.
И утро, тьме наперекор,
К реке нетрепетною ланью
Спустилось с дагестанских гор.
* * * * *
Песня о неизвестном друге
-------------------------
Помимо тех друзей, что есть вокруг,
На свете существует тайный круг
Моих друзей незримых, неизвестных…
Я тоже чей-то неизвестный друг.
Помимо тех врагов, что есть и так,
На свете существует сто ватаг
Моих врагов незримых, неизвестных…
Я тоже чей-то неизвестный враг.
Помимо тех планет, где жизни нет,
Летит, быть может, миллионы лет
К нам дальний свет незримых, неизвестных,
Но любящих и мыслящих планет.
Быть может, там не льётся в битвах кровь,
А премия даётся за любовь,
За круг друзей незримых, неизвестных,
За братство существующих миров.
Помимо тех друзей, что есть вокруг,
Быть может, есть инопланетный круг
Моих друзей незримых, неизвестных…
Я тоже их инопланетный друг.
Моих друзей незримых, неизвестных…
Я тоже чей-то неизвестный друг…
* * * * *
СУДИ МЕНЯ ПО КОДЕКСУ ЛЮБВИ
* * *
Стихотворение – стихов творенье.
Такого ремесла на свете нет.
А что же есть? Есть горы в отдаленье,
Дожди и снегопады, тьма и свет.
На свете есть покой и есть движенье,
Есть смех и слезы – память давних лет,
Есть умиранье и возникновенье,
Есть истина и суета сует,
Есть жизни человеческой мгновенье
И остающийся надолго след.
И для кого весь мир, все ощущенья
Поэзия – тот истинный поэт.
Но как же пишутся стихотворенья?
На сей вопрос я сам ищу ответ.
* * *
Мне кажется порою, что и строчки
Не о любви не напишу я впредь.
Я все свои стихи другие в клочья
Порву и брошу в печь, чтоб им сгореть.
Давно бежит с горы моя дорога,
Кто знает, сколько мне осталось дней.
Жизнь лишь одна, но было б жизней много,
На все хватило бы любви моей.
И где б я ни был, что б со мной ни сталось,
Пусть лишь любовь живет в моих стихах.
Не так уж много впереди осталось,
Чтобы писать о всяких пустяках.
Спеши наполнить, горец, закрома,
Уходит осень – впереди зима.
* * *
Шептал я белой ночью в Ленинграде
В тот час, когда едины тьма и свет,
О, почему, скажите бога ради,
У нас в горах такого чуда нет?
Так я шептал, и вдруг передо мною
Восстало время давнее из мглы,
Когда мы молодые шли с тобою
И были ночи вешние белы.
И белый свет моих воспоминаний
Лег на весенний Ботлих и Хунзах.
В снегах вершины, склоны гор в садах,
Кругом бело, и мы с тобой в тумане,
Есть ночи белые и в Дагестане, –
Не потому ль они в моих глазах?
* * *
Жизнь, что ни день, становится короче,
И кредитор наш, не смыкая глаз,
Неся в своем хурджуне дни и ночи,
Все, что должны мы, взыскивает с нас.
Пишу ль, любуюсь высью ли лазурной,
Всему ведет он, скряга, точный счет,
А жизнь – река, и над рекою бурной
Мосты он за моей спиною жжет.
А я прошу: заимодавец грозный,
Бери назад земные все дары,
Лишь час свиданья с милой, час мой поздний
Не обрывай внезапно до поры.
Но катится моя арба с горы.
Мой кредитор мольбы не слышит слезной.
* * *
Мне все чего-то хочется давно.
Не этого и не того – другого,
Неведомого, странного, такого,
Что только мне найти и суждено.
Все надоело, что давно готово,
Что испокон веков заведено.
Другой хочу я музыки и слова,
Что не было досель изречено.
Но понял я: чтоб отыскать все это,
Не надо отправляться никуда.
Все чудеса под боком, а не где-то,
И стоит лишь не пожалеть труда.
И я тебя, хоть обошел полсвета,
Нашел не где-то, а в родном Цада.
* * *
Я признаюсь: мне кажется порою,
Как будто мы с тобой воскрешены
Из повестей старинных, где герои
Погибнуть от любви обречены.
Любовь своей затягивает сетью,
Она огнем того, кто любит, жжет.
Влюбленный лебедь долго не живет,
Живет лишь злобный ворон три столетья.
Стать старым лебедю не суждено,
Но он любя живет свой век недлинный,
И, заливаясь песней лебединой,
Он ворона счастливей все равно,
Хоть три столетья ворону дано
Жить в этом мире, тешась мертвечиной.
* * *
Была роса, и вдруг росы не стало,
И птицы улетели в дальний край.
Проходит все, и песня «Долалай»
Совсем не так, как прежде, зазвучала.
Как все недолговечно под луной,
Где все должно с годами измениться.
Сказали росы: «Был горячий зной!»
«Идут морозы», – объяснили птицы.
Но мне сказала песня «Долалай»:
«Не изменясь, звучу я, как звучала,
А ты сейчас меня не упрекай
За то, что изменился сам немало.
Попробуй ты, как прежде, заиграй
Или хотя б послушай, как бывало!»
* * *
Ты, время, как палач, в урочный час,
Не оглашая приговоров длинных,
Торжественно лишаешь жизни нас –
Всех равно: и виновных, и невинных.
Но был закон на свете с давних пор,
Чтоб спрашивал последнее желанье
У тех, над кем свершилось наказанье,
Палач, пред тем как занести топор.
Чего ж возжажду я всего сильней?
Я жизнь прожил, чего ж хотеть мне боле?
Стремление к любви – вот что моей
И первой было, и последней волей.
И пусть в свой час подводит жизнь итог,
Я все сказал и сделал все, что мог.
* * *
Я слышал, что стихами Авиценна
Писал рецепты для больных людей,
Я слышал, что излечивал мгновенно
Больных своею музыкой Орфей.
А я не врач, не сказочный целитель,
Но все же людям дать могу совет:
Друг друга по возможности любите,
Любовь – вот снадобье от наших бед.
И хоть не все, я знаю, в нашей воле,
Не всякий любящий неуязвим,
Но чем сильнее любит он, тем боле
Он хочет быть здоровым и живым.
Мне кажется: и я живу, доколе
Тебя люблю я и тобой любим.
* * *
В музейных залах – в Лувре и в Версале,
Где я ходил, бывало, много дней,
Меня мадонны строгие смущали
С тобою странной схожестью своей.
И думал я: как чье-то вдохновенье,
Чужое представленье красоты
Могло предугадать твои черты
За столько лет до твоего рожденья?
Вдали от края нашего встречать
Красавиц доводилось мне немало,
Но в них твою угадывал я стать.
И я того не мог понять, бывало,
Как эти дочери чужой земли
Твою осанку перенять могли?
* * *
Бросает свет светильник мой чадящий.
Все в доме спит, лишь я один не сплю, –
Я наклонился над тобою, спящей,
Чтоб вновь промолвить: «Я тебя люблю».
И горше были дни мои, и слаще,
Но, старше став, на том себя ловлю,
Что повторяю я теперь все чаще
Одно и то же: «Я тебя люблю!»
И я, порой неправдою грешащий,
Всего лишь об одном тебя молю:
Не думай, что настолько я пропащий,
Чтоб лгать признаньем: «Я тебя люблю!»
И мой единственный, мой настоящий
Стих только этот: «Я тебя люблю».
* * *
Когда б за все, что совершили мы,
За горе, что любимым причинили,
Судом обычным каждого б судили,
Быть может, избежали б мы тюрьмы.
Но кодекс свой у каждого в груди,
И снисхождения не смею ждать я.
И ты меня, любимая, суди
По собственным законам и понятьям.
Суди меня по кодексу любви,
Признай во всех деяньях виноватым,
Чтоб доказать мою вину, зови
Минувшие рассветы и закаты.
Все, чем мы были счастливы когда-то
И что еще живет у нас в крови.
* * *
Родная, почему, скажи на милость,
Когда в краю чужом мне быть пришлось,
Вдруг сразу непогода разразилась,
А появилась ты – все унялось?
И в отчий край приехать мне случилось.
Был хмурый день, и я ходил, как гость.
Ты появилась – все преобразилось:
Запели птицы, солнце поднялось.
Пришел я к морю – и вода взъярилась,
Гремели волны, не скрывали злость,
А ты пришла – и море повинилось,
У ног твоих покорно улеглось.
И предо мною истина открылась:
Бунтует мир, когда с тобой мы врозь.
* * *
Я этой ночью неспокойно спал,
Мне снилось, будто за тобою следом
Бежал я, прыгал по уступам скал
В краю, что нам с тобою был неведом.
Потом вдруг отделялась часть скалы,
И уплывала ты в морские дали.
Я следом плыл, но тяжкие валы
Стеной вставали, путь мне преграждали.
И вновь я был в горах, и с высоты,
Гремя, лавина снежная катилась.
И вдруг земля меняла гнев на милость –
Светилось небо, и цвели цветы.
Я пробудился в этот миг, и ты
Вошла ко мне или опять приснилась.
* * *
Через плечо несу я два хурджина,
Мои хурджины тяжки – погляди.
Хурджины стерли мне не только спину,
Но грудь и сердце у меня в груди.
Любовью истинною, беззаветной
Наполнен первый, больший мой мешок.
Не жалко мне моей казны несметной,
Все у твоих я рассыпаю ног.
Но полон и другой мешок до края,
Я и его порой опорожняю,
Непримиримость, злоба там кишат.
Их пламенем я сам себя караю
В нередкие часы, когда бываю
Я пред тобой, родная, виноват.
* * *
День твоего рождения опять
Родил в моей душе недоуменье:
Ужель земля могла существовать
До твоего на свете появленья?
О чьей красе печалясь, Пушкин мог
Писать стихи про чудное мгновенье?
С чьим именем в кровавое сраженье
Летел Шамиль, свой обнажив клинок?
И я не отступлюсь от убежденья,
Что был безлюден мир со дня творенья,
Что до тебя земля была пуста,
И потому я летоисчисленье
Веду с минуты твоего рожденья.
А не со дня рождения Христа.
* * *
Ты видела, как пилят дерева?
Я в жизни сам стволов спилил немало,
Потом стволы я резал на дрова,
И, словно слезы, их смола стекала.
Я молод был, был на работу зол,
Пилил дрова, бывало, целый день я,
Пилою укорачивая ствол,
Поленья обрекая на сожженье.
Идут года и, как пила стволы,
Наш урезают век без сожаленья.
Года сгорают сами, как поленья,
Неслышно плача каплями смолы.
Но для любви не страшно ни горенье,
Ни зубья той безжалостной пилы.
* * *
Ларец опущен с неба на цепях,
Ларец сокровища любви скрывает.
Бери добро, оно не иссякает,
Спустил его на землю сам аллах.
Ларец волшебный этот тем хорош,
Что из него, как воду из колодца,
Чем больше черпаешь и отдаешь,
Тем больше там сокровищ остается.
Мне жаль бывает каждого скупца,
Бедняга, что несчастней всех несчастных,
Не видит сокровенного ларца
Или не знает свойств его прекрасных.
А я тебе, как сказочный мудрец,
Все отдаю, и полон мой ларец.
* * *
В моих воспоминаньях о весне,
В сознании, что осень наступила,
В моей заботе об идущем дне
Твое лицо все лица заслонило.
Об этом бы не надо говорить,
Но ты на грудь мне голову склонила,
И понял я, что не могу таить,
Ты все передо мною заслонила!
Нам многое увидеть довелось,
И радость, и печаль – все в жизни было,
Но светит серебро твоих волос,
Как никогда доселе не светило.
И все равно– мы вместе или врозь,
Ты все передо мною заслонила.
* * *
Передают известья, погоди,
Грохочут где-то в небе бомбовозы,
И кто-то гибнет, льются чьи-то слезы,
Мне боязно, прижмись к моей груди.
Прислушайся, родная, погляди,
Опять к Луне торопится ракета,
И снова атом расщепляют где-то,
Мне боязно, прижмись к моей груди.
И что бы нас ни ждало впереди,
Давай возьмем с тобою два билета
На Марс ли, на Луну, на край ли света,
Ну а пока поближе подойди,
Здесь холодно, и ты легко одета,
Я так боюсь, прижмись, к моей груди!
* * *
Наш пароход плывет из дальних стран,
Он нас несет и на волнах качает,
Он, как стекло алмазом, разрезает
Великий, или Тихий, океан.
На стороне одной, где солнце светит,
Вода ведет веселую игру,
И волны то резвятся, словно дети,
То пляшут, словно гости на пиру.
И по другую сторону, в тени,
Рокочут волны, будто кто-то стонет,
Наверное, завидуют они
Товарищам своим потусторонним.
Плывет корабль, и каждый божий день
Мой разделяет мир на свет в тень.
* * *
Чтоб с ним вступить сейчас же в смертный бой,
Где твой обидчик давний иль недавний?
Но то беда, что я – защитник твой,
И я же твой обидчик самый главный.
Во мне два человека много лет
Живут, соседства своего стыдятся,
И, чтобы оградить тебя от бед,
Я должен сам с собою насмерть драться.
А ты платок свой с плеч сорви скорей
И, по обычью наших матерей,
Брось в ноги нам, не говоря ни слова,
Чтоб мы смирились во вражде своей,
Иль собственной своей рукой убей
Ты одного из нас двоих – любого.
* * *
Добро и зло на свете все творят,
Но правит мной понятие иное:
Я слышу речь твою, твой вижу взгляд,
И ничего не стоит остальное.
Прекрасны в мире звезды и рассвет,
Заря и в небе солнце золотое –
Все то, что на тебя бросает свет,
Все остальное ничего не стоит.
Озарены твоею красотою
Родной аул и край любимый твой,
Гора, пугающая высотою,
Любой цветок и камешек любой.
Мне свято все, что связано с тобой, –
Все остальное ничего не стоит.
* * *
Я звезды засвечу тебе в угоду,
Уйму холодный ветер и пургу,
Очаг нагрею к твоему приходу,
От холода тебя оберегу.
Мы сядем, мы придвинемся друг к другу,
Остерегаясь всяких громких слов,
Ярмо твоих печалей и недугов
Себе на шею я надеть готов.
Я тихо встану над твоей постелью,
Чтоб не мешать тебе, прикрою свет,
Твоею стану песней колыбельной,
Заклятьем ото всех невзгод и бед.
И ты поверишь: на земле метельной
Ни зла людского, ни печали нет.
* * *
Трем нашим дочкам ты головки гладишь,
Ты шесть тугих косичек заплетешь,
И в зеркало посмотришь, и взгрустнешь,
Что у тебя самой поблекли пряди.
Чем руки дочек, нет белее рук,
Ты руки их своей ладонью тронешь
И с огорчением заметишь вдруг,
Что огрубели у тебя ладони.
Чем глазки дочек, нет яснее глаз.
Они еще согреют нашу старость,
И ты напрасно сетуешь сейчас,
Что у тебя глаза поблекли малость.
Все то хорошее, что было в нас,
Досталось нашим дочкам и осталось.
* * *
Хочу любовь провозгласить страною,
Чтоб все там жили в мире и тепле,
Чтоб начинался гимн ее строкою:
«Любовь всего превыше на земле».
Чтоб гимн прекрасный люди пели стоя
И чтоб взлетала песня к небу, ввысь,
Чтоб на гербе страны Любви слились
В пожатии одна рука с другою.
Во флаг, который учредит страна,
Хочу, чтоб все цвета земли входили,
Чтоб радость в них была заключена,
Разлука, встреча, сила и бессилье,
Хочу, чтоб все людские племена
В стране Любви убежище просили.
* * *
Бывает в жизни все наоборот.
Я в этом убеждался не однажды:
Дожди идут, хоть поле солнца ждет,
Пылает зной, а поле влаги жаждет.
Приходит приходящее не в срок.
Нежданными бывают зло и милость.
Я и тебя не ждал и ждать не мог
В тот день, когда ты в жизнь мою явилась.
И сразу по-другому все пошло,
Стал по-иному думать, жить и петь я.
Что в жизни все случиться так могло,
Не верится мне два десятилетья.
Порой судьба над нами шутит зло.
А как же я? Мне просто повезло.
* * *
Я видел: реки, выйдя на равнины,
В два разных русла растекались вдруг,
И птицы, мне казалось, без причины
Высоко в небе разлетались вдруг.
А у меня есть друг и есть подруга,
Они, что друг для друга родились,
Вдруг, как река, в два русла растеклись,
Как птицы, разлетелись друг от друга.
Спросил я, встретив друга: «Что с тобой?»
И он мне так ответил: «Из сраженья
Как будто бы я выбрался живой!»
И я повергнут был в недоуменье:
Любовь людская – если это бой,
То бой, откуда нету возвращенья.
* * *
Я замышлял уехать в дальний край.
Хотел купить билет на поезд дальний,
Чтоб знала ты: хоть жизнь со мной – не рай,
Но без меня она еще печальней.
Я замышлял уехать впопыхах,
В краю далеком затеряться где-то,
Чтоб со слезами горя на глазах
Ты шла меня искать по белу свету.
Я бегство в край далекий замышлял,
Чтоб поняла ты, сколь тяжка утрата,
Но вдруг в какой-то миг соображал,
Что дома я, а ты ушла куда-то.
И сразу все на свете забывал,
Тебя искать бежал я виновато.
* * *
Серебряные россыпи монет
Мерцают в южном небе до рассвета,
Но за горой рождается рассвет,
Сгребает мелочь, чтобы спрятать где-то.
Встает заря из мглы, и птичий гам
О приближенье дня оповещает.
День настает; что он готовит нам,
Ни я, ни ты, никто другой не знает.
Благ для себя просить мне недосуг,
Заботиться лишь о тебе я в силе,
И я молю, чтоб горе и недуг
Беды и зла тебе не причинили,
И если все ж сгустится мгла вокруг,
Чтоб мы всегда с тобою вместе были.
* * *
В твоем плену я двадцать с лишним лет,
И кажется, ты мне связала руки.
Но вот порою друг или сосед
Берет меня из плена на поруки.
Но на свободе грустен я и слаб,
Вокруг бесцветно все, все лица серы.
И, как свободу получивший раб,
Я жить не в силах без своей галеры.
Так, с привязи сорвавшись, волкодав
Лишь поначалу весело резвится,
Но вскоре, все заборы обежав,
Спешит к привычной цепи возвратиться.
И я, свободе горестной взамен,
Предпочитаю свой извечный плен.
* * *
Обычай старый есть в горах у нас:
Коль провожают замуж дочь родную,
Чтоб род ее навеки не угас,
Вручают ей лучину смоляную.
Горит очаг под крышею моей,
Горит, твоей лучиною зажженный,
Которая дороже и ценней
Иных богатств, тобою принесенных.
Горит очаг все жарче и светлей,
Блистают в наших волосах седины,
И, может быть, уже пути не длинны
До тех счастливых и печальных дней,
Когда и мы проводим дочерей,
Им в руки дав зажженные лучины.
* * *
Длинней он будет или же короче,
Но все-таки людской не вечен путь.
Взаймы даются людям дни и ночи.
Мы все, что нам дано, должны вернуть.
Мы что-то отдаем без сожаленья,
Другое надо с кровью отрывать.
Порой бывает, занавес на сцене,
Едва поднявшись, падает опять.
Я вижу сам, что молодость осталась
За далью гор и за чертой дорог.
И, собираясь подвести итог,
Уже стоит придирчивая старость.
О милая, когда б я только мог,
За счет своих твои бы дни сберег.
* * *
Дождь, оставляя капли на окне,
Стучит, стучит в окно порой ночною.
Что он шумит? И так не спится мне,
Тебя, моей любимой, нет со мною.
Но быстролетны приступы грозы,
И дождь, поняв, что мало в шуме толку,
Вдруг перестал, оставив след недолгий –
На стеклах три некрупные слезы.
Все стихло, даже капель не осталось.
Я вдаль смотрю, где все темным-темно,
Я вспоминаю, что и мне случалось
Когда-то слезы лить давным-давно.
Случалось мне стучать в твое окно,
Которое на стук не открывалось.
* * *
Ты чешешь косу, огорчаясь тем,
Что в ней седые волосы нередки.
Зачем их прятать, стряхивать зачем
Осенний первый снег с зеленой ветки?
Он неизбежен, осени приход,
Старанье задержать ее – напрасно,
Пусть падает листва, пусть снег идет –
И осень красотой своей прекрасна.
Быть юным вновь мне тоже не дано.
Пусть, обеляя нас, подходит старость.
Пусть злобствуют метели, все равно
В груди у нас тепло еще осталось.
Нас годы украшают, и давно
Ты мне такой красивой не казалась.
* * *
Ты среди умных женщин всех умнее,
Среди красавиц – чудо красоты.
Погибли те, кто был меня сильнее,
И я б давно пропал, когда б не ты.
Махмуд не пал бы много лет назад,
Когда Марьям сдержала б слово честно,
Не дали бы Эльдарилаву яд,
Когда б верна была его невеста.
Лишь женщина в любые времена
Спасала и губила нас, я знаю,
Вот и меня спасала ты одна,
Когда я столько раз стоял у края.
Неверному, ты мне была верна,
Свою верностью меня спасая.
* * *
Осталась нам едва ли треть пути.
С тобою век мы прожили, и ныне
Мечтаю жизнь окончить и уйти
Я до того, как ты меня покинешь.
А ты последний час мой освети,
Забудь свои обиды, умоляю,
Прошу: еще за то меня прости,
Что малое наследство оставляю.
Хоть все и говорят, что я богат,
В действительности я богат не очень.
Награды? Что тебе от тех наград?
Тебе я оставляю наших дочек
Да песни, о которых говорят,
Что сделал их не я, а переводчик.
* * *
Над головами нашими весною
Шумело дерево на склоне гор,
И мы в тот час не думали с тобою,
Что дровосек уже вострил топор.
Любовь людей на дерево похожа,
Она цветет, на свете все презрев,
Ужели и она бессильна тоже,
Как перед топором стволы дерев?
Мы дерево свое растили долго.
Тряслись всегда над детищем своим,
Так неужели злу и кривотолкам
Его мы на погибель отдадим?
Ужель обиды наши и сомненья
Позволят превратить его в поленья?
* * *
Когда ты вовсе не существовала б,
Я, кажется, не прожил бы и дня,
Кто б стал причиной бед моих и жалоб,
Кто б стал истоком счастья для меня?
К кому б летел я из краев далеких,
О ком печалился, о ком грустил,
К кому другому обратил бы строки,
Которые тебе я посвятил?
Ужель цвели б сады и птицы пели,
Когда бы я твоих не видел глаз,
Ужели б звезды в небесах горели
И солнца свет над миром не погас?
Коль не было б тебя, о неужели
Я быть бы мог счастливым, как сейчас?
* * *
Красавицу певец Эльдарилав
Посватал из селения чужого,
Но выдали невесту за другого
Ее отец и мать, любовь поправ.
И на веселой свадьбе яд в вино
Подсыпали и дали стихотворцу.
И, хоть обман он понял, все равно
Рог осушил, как подобает горцу.
Он поступил, как повелел адат, –
То исполнять, что старшие велят.
И, рухнув возле самого порога,
Он так и не поднялся, говорят.
Мне кажется: я тоже пью из рога,
Хотя и знаю – там подмешан яд.
* * *
Был мой родитель горским стихотворцем.
За долгий век он написал в стихах
О всех соседях, всех хунзахских горцах,
Об их деяньях светлых и грехах.
И вот пришли однажды старики
И так сказали: «Мы понять не можем,
Как вышло, что о той, кто всех дороже,
Не сочинил ты ни одной строки?»
Но было у отца свое сужденье:
Кто, мол, жену возносит – тот глупец,
А кто жену поносит – тот подлец.
...А я всю жизнь писал стихотворенья
О собственной жене, и наконец
Я понял лишь теперь, что прав отец.
* * *
Любовь, быть может, – это институт,
Где учится не всякий, кто захочет,
Где Радость и Печаль все дни и ночи
Занятья со студентами ведут.
И я мудреных книг листал страницы,
Но неизбежно убеждался в том,
Что не всему способны мы учиться
На неудачном опыте чужом.
Учился я, но знанья были зыбки.
Я ушибался, попадал впросак.
Я допускал грубейшие ошибки,
Не то твердил и поступал не так.
Я мало преуспел, хоть был, по сути,
Студентом вечным в этом институте.
* * *
Однажды и со мной случилось чудо,
Иль по-другому это назови:
Стоял я над могилою Махмуда,
И встал из гроба он, певец любви.
И я сказал: «Как быть мне, научи,
Мое волненье в строки не ложится.
Прошу, учитель, одолжи ключи
Мне от ларца, где наш талант хранится».
И выслушал меня Любви певец
И, свой пандур отставив осторожно,
Ответил так: «Заветный тот ларец
Лишь собственным ключом открыть возможно.
Ищи, и ключ найдешь ты наконец,
И спетое тобой не будет ложно!»
* * *
Маневры – это битва без войны.
Проходят танки по земле дрожащей.
И хоть огни разрывов не слышны,
Грохочет гром почти что настоящий.
Иной из нас считать любовь готов
Игрой, где быть не может неудачи,
И крепости сердец лишь громом слов
Он осаждает, чтоб понудить к сдаче.
А я люблю и потому в огне
Иду и знаю горечь поражений,
Не на маневрах я, а на войне,
Где нет ни отпусков, ни увольнений.
Я – рядовой, и рядовому мне
Наград досталось меньше, чем ранений.
* * *
За труд и подвиг щедро награждает
Страна сынов и дочерей своих.
Для множества указов наградных
Порой в газетах места не хватает.
А я хочу, чтобы в стране моей
И за любовь, за верность награждали,
Чтоб на груди у любящих людей
И ордена горели б, и медали.
Но для любви нет орденов, и жаль,
Что с этим мирятся законоведы.
Мне, может, дали б верности медаль,
Тебя венчали б орденом победы.
Но счастье, что любви наград не надо.
Любовь, она сама и есть награда.
* * *
Когда ведут невесту к мужу в дом,
Старинному обычаю в угоду
В нее бросают камни, а потом
Дают для утешенья ложку меда.
Так жениху с невестой земляки
Стараются напомнить для порядка
О том, что жизнь нам ставит синяки,
Но жить на белом свете все же сладко.
Обычай, что бытует и сейчас,
Я вспоминаю чаще год от году.
Я думаю, жена, что и для нас
Жизнь не жалеет ни камней, ни меду.
И так порою сладок этот мед,
Так жизнь сладка, хоть нас камнями бьет.
* * *
Я маюсь болью сердца и души,
Длинна история моей болезни.
Ты снадобье мне, доктор, пропиши,
Назначь лекарство всех лекарств полезней.
Вели смотреть по нескольку часов
На ту, которой нету совершенней,
Пить влагу двух подбровных родников –
Такое, доктор, мне назначь леченье.
Назначь леченье светом и теплом,
Подумай, что в беде моей повинно,
И помоги мне разобраться в том,
Где следствие болезни, где причина.
И если все же я умру потом,
Ты будешь чист – бессильна медицина.
* * *
Тобою принесенные цветы
Стоят, поникнув в тишине больничной.
Над ними нет привычной высоты,
И нет корней, и нет земли привычной.
Они похожи на больных людей,
Живущих под опекою врачебной,
Которых поят влагою целебной,
И все ж они день ото дня слабей.
Больные люди, мы завороженно
На лепестки, на стебли, на бутоны,
На таинство недолгой красоты
Глядим и чувствуем, как непреклонно
Соединяют общие законы
Больных людей и чахлые цветы.
* * *
Ты говоришь, что должен я всегда
Беречь себя во что бы то ни стало,
И так я прожил лишние года,
Хоть я и не берег себя нимало.
Как много было у меня друзей,
Но и своих друзей не мог сберечь я,
И многие ушли в расцвете дней
Давным-давно, еще до нашей встречи.
Как можно уберечься от забот,
От горя, боли, от переживанья,
От времени, что торопясь идет,
Считая наши годы и деянья?
Пусть я не берегусь, но бережет
Меня от бед твое существованье.
* * *
Часы, не дремлющие на стене,
Отпущенное мне считали строго.
«Тик-так, – они когда-то пели мне. –
Еще не время, погоди немного!»
Мне радости принес их мерный ход.
Мне песня их была всего милее:
«Тик-так, еще неполный оборот,
И встретишься ты с милою своею!»
Идут часы, идут, не зная сна,
По своему закону и науке.
И ныне их мелодия грустна.
«Тик-так, тик-так, тик-так», – печальны звуки,
Считающие горькие разлуки,
Твердящие: «Прошла твоя весна!»
* * *
Я в жизни многим многое прощал,
И на меня обиды не таили,
Сады, чьи листья осенью топтал,
Опять весною мне листву дарили.
Я и весенних не ценил щедрот,
Но не была весна ко мне сурова
И, все забыв, на следующий год
Меня своим теплом дарила снова.
А ты считаешь каждый мой огрех
И приговор выносишь слишком рано.
Ты, что добрей и совершенней всех,
Речей моих не слышишь покаянных.
Ты совершаешь тоже тяжкий грех:
Ты замечаешь все мои изъяны.
* * *
Твой дом стоит на этой стороне,
А мой напротив, и на середину
Я вышел и стою, а ветер мне
Нещадно дует то в лицо, то в спину.
И дохожу я до твоих ворот,
Но заперты они, закрыты ставни,
И постучать в окно мне не дает
Воспоминание обид недавних.
И, повернувшись, я домой, назад
Плетусь опять в оцепененье странном.
Доплелся: руки у меня дрожат.
Ищу я ключ, я шарю по карманам.
Но нет ключа нигде, и я стою,
Несмело глядя в сторону твою.
* * *
Слеза, что по щеке твоей стекла,
Речь обретя хотя бы на мгновенье,
Наверно б, строго упрекнуть могла
Меня в моем невольном появленье.
Твоей косы поблекшей седина
Не может и не хочет скрыть упрека,
Давая мне понять: моя вина,
Что пряди стали белыми до срока.
Родная, не тумань слезами взгляд,
Жизнь не одними бедами богата,
Тебя прошу я, оглянись назад,
Ведь было много светлого когда-то.
Во имя прошлого, всего, что свято,
Прости меня, хоть я и виноват.
* * *
Не верь ты сверстнице своей бесстыдной,
Что на меня выплескивает грязь.
Любима ты, и, бедной, ей обидно,
Ведь и она красивой родилась.
Соседку старшую не слушай тоже,
Во всем ей чудится моя вина.
Обидно ей, что ты ее моложе
И что любима ты, а не она.
Пусть младшая соседка небылицы,
Меня ругая, станет городить,
Прошу: не верь, она того боится,
Что ей любимою, как ты, не быть.
От века злыми сплетницами были
Те женщины, которых не любили.
* * *
Ты задаешь вопрос свой не впервые.
Я отвечаю: не моя вина,
Что есть на свете женщины другие,
Их тысячи, других, а ты – одна.
Вот ты стоишь, тихонько поправляя
Пять пуговиц на кофте голубой.
И точка, что чернеет над губой,
Как сломанная пуговка шестая.
И ты опять, не слышав слов моих,
Вопрос извечный задаешь мне строго.
Кто виноват, стран и народов много
И много женщин на земле других.
Но изменяю я с тобой одной
Всем женщинам, рожденным под луной.
* * *
Поскольку знаю, что уже давно
Доверья к слову меньше, чем к бумажке,
Пишу я: «Настоящее дано
В том, что люблю я преданно и тяжко.
Что обязуюсь до скончанья дней
Безропотно служить своей любимой,
Что будет страсть моя необоримой
И с каждым днем все жарче и сильней!»
И с давних дней, воистину любя,
Что вызывает у иных сомненье,
Подписываю это сочиненье
Почетным званьем «Любящий тебя»
И отдаю на вечное храненье
Тебе, печатью круглою скрепя.
* * *
Бывает в жизни нашей час такой,
Когда безмолвно, ни о чем не споря,
Мы, подбородок подперев рукой,
Перед огнем сидим или у моря.
Сидим, не затеваем разговор
Ни о красотах мира, ни о деле,
Как бы боясь, что наш извечный спор
Детей разбудит, спящих в колыбели.
Вот так с тобой сидим мы и сейчас,
Молчим мы, но в молчанье наше вложен
Весь мир, в сердцах таящийся у нас,
Все то, что речью выразить не можем.
На свете нету даже горных рек,
Шумящих беспрерывно весь свой век.
|
|
