| |
с маслом, игрушки,
Великий покой без садов Прозерпины.
Хочу всю жизнь стоять, уткнувшись носом в окно,
Глядя на дождь, стучащий снаружи,
И не превозмогая бесслезных рыданий.
Довольно, хватит! Такой уж я, подмененный,
Гонец без писем и верительных грамот,
Печальный шут, паяц в чужой мантии,
С погремушками на голове,
Позванивающими, как бубенцы в ярме.
Такой уж я, шарада без конца и начала,
Которой никому не разгадать на провинциальной
вечеринке.
Такой уж я, что поделаешь!
ДАКТИЛОГРАФИЯ
Склоняюсь над чертежами своей инженерской кельи,
Тружусь в уединении над проектом,
Позабыв, где я и что я.
Рядом аккомпанемент банальный, зловещий,
Пишущих машинок тик-так дребезжащий.
До чего же жизнь тошнотворна!
Сколько гнусности в обыденности!
Какой все это дурной сон!
В иные времена, когда я сам был иным, существовали
рыцари и замки
(Наверно, на картинках в детской книжке),
В иные времена, когда я был верен грезе,
Были бескрайние пейзажи Севера, уточненные снегом,
Были огромные пальмовые рощи Юга, изобиловавшие
зеленью.
В иные времена.
Рядом аккомпанемент банальный, зловещий,
Пишущих машинок тик-так дребезжащий.
У нас у всех по две жизни:
Подлинная, о которой грезим в детстве
И продолжаем, словно в тумане, грезить взрослыми;
И фальшивая, где мы сосуществуем со всеми
остальными,
Практичная и утилитарная, она в конце концов
доводит нас до гроба.
В первой нет ни гроба, ни смерти,
Есть только детские картинки:
Большие разноцветные книги - их разглядывают,
а не читают;
Большие многокрасочные страницы - их
вспоминаешь позднее.
В этой жизни мы - это мы,
В этой жизни мы живем;
А в другой мы умираем, и в том ее смысл;
В данную минуту, как мне ни тошно,-
я в первой жизни.
Рядом аккомпанемент банальный, зловещий,
Пишущих машинок тик-так дребезжащий.
Я чувствую прежде всего усталость -
Не по той или другой причине.
Скорее от всего и от ничего сразу.
Усталость, как таковую, ее самую,
Усталость.
Утонченность бесплодных чувствований,
Бешеная страсть, ни на что не обращенная,
Сил
|
|