сегодняшнем дне. Нет больше бродяг, нет больше тлеющих войн.
Все захлестнула низшая раса: народ и, как говорится,
рассудок; нацию и науку.

О наука! Все захвачено ею. Для тела и для души -- медицина и
философия,-- снадобья добрых женщин и народные песни в
обработанном виде. И увеселенья властителей, и забавы,
которые они запрещали! География, космография, механика,
химия!

Наука, новая аристократия! Прогресс. Мир шагает вперед!
Почему бы ему не вращаться?

Это -- видение чисел. Мы приобщаемся к Духу. Сбудется то,
что я говорю как оракул. Я понимаю, но так как не могу
объясниться без помощи языческих слов, то предпочитаю
умолкнуть.

X X X

Возвращенье языческой крови. Дух близок; почему же Христос
не приходит ко мне на помощь, даровав душе моей свободу и
благородство? Увы! Евангелье кончилось! Евангелье, о
Евангелье!

Предвкушая лакомство, я дожидаюсь бога. От начала времен я
-- низшая раса.

Вот я на армориканском взморье. Пусть вечером города
зажигают огни. Мой день завершен; я покидаю Европу. Морской
воздух опалит мои легкие; гибельный климат покроет меня
загаром. Плавать, топтать траву, охотиться и курить (это
прежде всего), пить напитки, крепкие, словно кипящий металл,
как это делали вокруг костров дорогие предки.

Я вернусь с железными мускулами, с темною кожей и яростными
глазами: глядя на эту маску, меня сочтут за представителя
сильной расы. У меня будет золото: я стану праздным и
грубым. Женщины заботятся о свирепых калеках, возвратившихся
из тропических стран. Я буду замешан в политические аферы.
Буду спасен.

Теперь я проклят, родина внушает мне отвращенье. Лучше всего
пьяный сон, на прибрежном песке.

X X X

Ты никуда не отправишься.-- Опять броди по здешним дорогам,
обремененный своим пороком, пустившим корни страдания рядом
с тобой, в том возрасте, когда просыпается разум,-- он
поднимается в небо, бьет меня, опрокидывает, тащит меня за
собой.

Последняя чистота и последняя робость. Решено. Не нести в
этот мир мое предательство и мое отвращенье.

В путь! Движенье, тяжелая ноша, пустыня, гнев и тоска.

Кому служить? Какому зверю молиться? На какие иконы здесь
ополчились? Чьи сердца разбивать я буду? Какую ложь
поддерживать должен? По чьей крови мне придется ступать?

Подальше от правосудия.-- Жизнь сурова, одичание просто.
Крышку гроба поднять иссохшей рукой, сидеть, задыхаться. Ни
старости, ни опасностей: ужас -- это не по-французски.

-- О! Я так одинок, что готов любому священному образу
предложить свой порыв к совершенству.

О, моя отрешенность, мое чудесное милосердие -- на этом
свете, однако.

De profundis Domine, как же я глуп!

X X X

Еще ребенком я восхищался несговорчивым каторжником,
которого всегда ожидали оковы; меня тянуло к постоялым
дворам и трактирам, где он побывал: для меня они стали
священны. Его глазами я смотрел на небо и на расцветающую в
полях работу; в городах я искал следы его рока. У него было
больш