их на этот счет отрицательный ответ. У
нас, в частности, полную ясность  внес  в  этот  вопрос  Пушкин,  сказавший:
"Отелло от природы не ревнив - напротив: он доверчив" <"Пушкин-критик",  М.,
1950, стр. 412.>. По собственному признанию Отелло (а конце пьесы, перед тем
как он закалывается, то есть в такой момент, когда герои  Шекспира  в  своих
признаниях бывают предельно откровенны и правдивы), он "был не ревнив, но  в
буре чувств впал в бешенство". Отелло долго сопротивлялся  наущениям  Яго  и
сдался лишь перед лицом, как ему могло показаться,  совершенно  убедительных
фактов. Но эти факты говорили ему об утрате Дездемоной не столько ч_е_с_т_и,
сколько ч_е_с_т_н_о_с_т_и. Он рассуждает: "Оставлю ей жизнь -  других  будет
обманывать". "Таков мой долг. Таков мой долг", - говорит Отелло, приближаясь
к ложу спящей Дездемоны, чтобы ее задушить. Ибо его сильнее всего оскорбляет
то, что он считает ее "лживостью". Вместе  с  доверием  к  Дездемоне  Отелло
утратил и веру в человека, в возможность правды на земле. Именно в  этом,  и
ни в чем другом, заключается его трагедия.
     Своей нравственной красотой, светом, исходящим от нее, Дездемона так же
возвышается над окружающими, как и Отелло. Воплощение женской нежности,  она
в  то  же  время  является   примером   человеческой   доблести,   смелости,
мужественности. Слушая рассказы Отелло о его подвигах, она сожалеет, что бог
не создал ее мужчиной  (подобное  сожаление  высказывала,  как  передают,  и
современница Шекспира Мария Стюарт); она бежит из дома отца, одна в  гондоле
бурной ночью, среди венецианских головорезов, к смуглокожему  возлюбленному;
она отвечает в сенате после назначения Отелло наместником Кипра на вопрос  -
не предпочтет ли она на время его отсутствия остаться в Венеции: "Я полюбила
мавра, чтоб везде быть вместе с ним", а не для  того  чтобы  "в  разгар  его
похода остаться мирной мошкою в тылу", и Отелло встречает ее приезд на  Кипр
на особом корабле веселым возгласом: "Моя воительница!"
     В свои светлые часы Отелло отвечает Яго на его нашептывания:  "Меня  не
сделают  ревнивцем  признанье  света,  что  моя  жена  красива,   остроумна,
хлебосольна, умеет общество занять, поет и пляшет... " И о  том  же  говорит
распеваемая ею "песенка об иве", в ее интерпретации совсем лишенная мрачного
оттенка. Наметкой, помогающей  понять  ее  душевное  состояние,  весь  свет,
исходящий от нее, может служить  тут  же  вырывающееся  у  нее  восклицание:
"Неплох собою этот Лодовико".
     Но особенно пленительны и трогательны  "три  святых  обмана"  Дездемоны
(как их любят называть английские  критики).  Первый  -  побег  Дездемоны  к
Отелло из дома отца, второй - уклончивость в вопросе о  платке  и  третий  -
когда на вопрос Эмилии: "Кто убийца?" она отвечает: "Никто. Сама".
     Антиподом и Отелло  и  Дездемоны  -  двух  натур,  глубоко  друг  другу
родственных,  является  Яго  -  воплощение  всех   самых   низменных   начал
человеческой природы. Конечно, видеть в нем  персонификацию  зла,  существо,
любящее зло ради зла, как это делала старая романтическая критика (а в более
позднее время - А. Блок), сейчас мы уже не можем: слишком уж четко выступает
конкретная мотивировка действий Яго и их социально-исторический смысл; Яго -
типичный представитель хищнического  индивидуализма,  жестокий  и  циничный,
подобно Ричарду III или Эдмонду  Глостеру  в  "Короле  Лире".  У  него  своя
философия, с  помощью  которой  он  оправдывает  совершаемые  им  злодеяния.
Философия эта, в сущности, сводится всего  к  двум  принципам,  теоретически
слабо друг с другом связанным, но практически довольно хорошо совмещающимся:
это абсолютный релятивизм, утверждающий, что  всякая  вещь  существует  лишь
поскольку мы ее ощущаем и что если мы ее не чувствуем, то, значит, ее и нет;
а второй принцип много проще: это "набей потуже кошелек" (I, 3) - припев,  с
помощью которого он пытается поработить Родриго и извлечь из него  все,  что
только можно, а затем выбросить его как выжатый плод.
     Ясно, насколько такое мировоззрение  непримиримо  с  мироощущением  как
Отелло, так и Дездемоны. И отсюда понятна  ненависть  Яго  к  обоим,  что  и
делает его злобу к ним такой предвзятой и непримиримой.  "Я  не  перевариваю
мавра", - говорит он. Подобно тому как "в жизни Кассио есть некая  красота",
делающая его нестерпимым для Яго, так  же  несносны  для  него  и  Отелло  с
Дездемоной: первый оскорбляет Яго своим величием, вторая -  своей  чистотой.
Они претят ему, они его терзают одним лишь  тем,  что  существуют,  ибо  Яго
насквозь до конца аморален. Отсюда, по выражению английских критиков "поиски
мотивов" у Яго для его ненависти к Отелло:  если  бы  даже  последний  и  не
обошел его по службе, сделав своим лейтенантом Кассио, все равно - Яго нашел
бы оправдание для смертельной ненависти к мавру (например,  вымышленная  Яго
супружеская неверность Эмилии, в постель к которой якобы  "скакал"  Отелло).
Вот источник идеи о "демонизме"  Яго,  обожающего  зло  ради  зла.  Но  свою
низость Яго прикрывает маской солдатской прямоты, правдивости. И ему  дается
обмануть других, в том числе и  Отелло.  Отсюда  постоянный  припев  Отелло:
"Честный Яго! Мой честный Яго!.."
     Яго проповедует свои "принципы" так пылко и  настойчиво,  что  способен
заразить ядом своей философии и других, в том числе самого Отелло  в  момент
наибольшего помутнения его разума. Он говорит  (и  мы  словно  слышим  голос
Яго): "Тот не ограблен, кто не сознает, что он ограблен" и еще:  "Я  был  бы
счастлив, если б целый полк был близок с ней, а я не знал об этом" (III, 3).
Но мы хорошо понимаем, что у Отелло такие мысли - болезнь,  наваждение,  что
он и Яго - полярно противоположны, до конца враждебны друг другу.
     Но Яго свойственна еще другая форма  релятивизма,  более  утонченная  и
пото