телло, Гамлета  или,  скажем,  Эдгара.
Добавим еще, что Кассио иногда бывает груб с  Бьянкой,  что  не  делает  ему
чести.  Интересно,  что  после  постигшей  его  катастрофы,  когда,  по  его
уверению, ему не  дают  покоя  терзающие  его  стыд  и  досада,  он  считает
возможным (в сцене, где его подслушивает Отелло,  IV,  1)  весело  шутить  и
смеяться по поводу своих отношений с Бьянкой. Но тут же отметим, что  момент
этот чрезвычайно  смягчен  тем,  что  в  этой  сцене  все  внимание  зрителя
сосредоточено не на Кассио, а на Отелло (и отчасти на Яго) и что весь эпизод
служит не характеристике персонажа, а интриге, трагедии в целом.
     Наконец, даже самый тот факт, что Кассио хлопочет о своем становлении в
должности (хотя бы и не по личному почину, а по  коварному  совету  Яго)  не
прямо, а при посредстве жены  своего  начальника,  рисует  его  в  не  очень
красивом свете. Можно вспомнить здесь "Меру  за  меру",  где  одно  то,  что
Клавдио, это воплощение слабости, решает прибегнуть к заступничеству сестры,
- уже не говоря о том, что позже, узнав,  какой  ужасной  ценой  может  быть
добыто его спасение, он все же молит сестру пойти на эту жертву,  -  снижает
его моральные качества. Но Кассио обращается  к  помощи  Дездемоны  с  такой
доверчивостью и простодушием, что некоторая неблаговидность его поведения не
доходит полностью до сознания зрителя. И в этом - чувство  меры  Шекспира  и
его удивительное искусство нюансов.
     Теневые и светлые черты так же перемешаны в характере Кассио, как  и  в
характере Эмилии, с тем лишь  различием  -  и  здесь  сказывается  богатство
художественных ресурсов Шекспира, - что в Эмилии они даны в  раздельности  и
последовательности  (от  темного  к  светлому),  тогда  как  в  Кассио   они
одновременны и слитны.
     Во  всем  этом  мы  имеем  выражение   не   столько   порока,   сколько
с_л_а_б_о_с_т_и, своеобразную смесь "чистого" (fair) и "грязного" (foul).  И
это в точности соответствует замыслу  трагедии.  Вокруг  Отелло  разлита  не
подлость (как вокруг Гамлета),  а  лишь  слабость,  и  от  Отелло,  который,
согласно заключительному определению  Кассио,  "был  во  всем  велик  душой"
(great of heart; V, 2), его ближайшие спутники  отличаются  не  низостью,  а
лишь малодушием.
     Такое же сплетение оттенков мы находим, кстати  сказать,  и  в  других,
менее крупных образах трагедии: в  Бьянке  можно  найти  черты  сердечности,
Брабанцио далеко не такой  глупец  и  жалкий  шут,  каким  его  очень  часто
изображают на сцене, и т. д.
     Известная  немецкая  писательница-эмигрантка  Матильда  фон  Мейзенбург
рассказывает в своих мемуарах, что в один из  самых  печальных  дней  своего
изгнания,  в  Лондоне,  когда,  утомленная  борьбой,  она  была   близка   к
самоубийству, ей довелось видеть "Отелло", и в тяжелом зрелище несчастий она
почерпнула мужество для того,  чтобы  жить.  Таково  свойство  шекспировских
трагедий, вливающих  веру  в  достоинство  человека  и  ценность  жизни,  их
всепобеждающий оптимизм.
     Все  действие  трагедии  происходит  в  обстановке  боевой  тревоги   и
накаленных  страстей:  в  I  акте  -  в  суматохе  и  кипучей  напряженности
венецианской жизни, во всех последующих - на Кипре, перед угрозой  нападения
турецкого флота, среди кипения портовой жизни,  празднеств  и  ночных  драк,
всяких опасных случайностей. Такова атмосфера, в которой разыгрывается  этот
простой случай из человеческой жизни, эта великая человеческая трагедия.
     Окидывая трагедию об Отелло одним взглядом, выносишь о ней  впечатление
как об огромной симфонии, выдержанной в  одной  определенной  тональности  и
основанной  на  развитии  контрастов  и  на  последовательном  развертывании
простых и  великих  человеческих  тем,  -  симфонии,  в  которой  изображено
столкновение между миром добра и миром зла, завершающееся моральной  победой
первого. Эта победа заключается в том,  что  Отелло  прозревает.  Он  плачет
слезами радости, и, хотя он убивает себя,  это  не  дикое  отчаяние,  а  акт
высшего правосудия, свидетельствующий о возвращении к нему веры  в  жизнь  и
доверия к человеку.

                                                                  А. Смирнов
                        ПРИМЕЧАНИЯ К ТЕКСТУ "ОТЕЛЛО"

     Действующие лица.
     Все имена действующих лиц, кроме Дездемоны,  придумаем  Шекспиром.  Имя
Отелло, нигде более не встречающееся,  весьма  неясного  происхождения:  оно
похоже на итальянское уменьшительное от немецкого имени Отто. Есть, впрочем,
не вполне достоверные сведена в Венеции существовала знатная фамилия  Otello
del Moro, в гербе которой эмблемой были тутовые ягоды, по-итальянски - moro.
Если  один  из  этих  Otello  явился   прототипом   героя   новеллы,   можно
предположить, что он вовсе не был мавром, а сделался им только  в  сказании,
ввиду того что слово moro значит также и мавр.
     Яго (Jago) - одна из диалектных  форм  итальянского  имени  Jacopo  или
Giacomo - Иаков.
     Дездемона - греческое слово, означающее Несчастная. Как  оно  попало  в
новеллу, откуда дальше перекочевало в трагедию, неизвестно.
     Много споров вызвал вопрос об  этнической  принадлежности  Отелло,  ибо
английское слово moor (как и итальянское moro),  служившее  о  первоначально
для  обозначения  жителей  Мавритании,  то  есть  области,   соответствующей
нынешним Марокко и Алжиру, стало затем применяться к жителям  всех  северных
областей Африки - как к  арабам,  так  и  к  берберам  и  неграм.  В  пользу
принадлежности  Отелло  к  последним  говорит  как  будто  наименование  его
"толстогубый" (thicklips, I, 1). Несомненно, однако, что Шекспир  и  зрители
того времени не делали различия между этими племенами, объединяя их в  общем
представлении о темнокожих африканцах.
     Кассио, его лейтенант. - Лейтенантом в  старину  назывался  заместитель
главного начальника (губернатора, полководца и т.  п.).  Таким  образом,  из
всех лиц, служащих под начальством Отелло, Кассио имеет высший чин.
     Яго, его по