ю ей.

     Смеется плутовка жукам в ответ:
     "Брабант и Голландия -- что за бред!
     Уж вы, женишки, не взыщите,--
     Огня для меня поищите!

     Кухарка родит лишь в среду,
     А я жду гостей к обеду,
     Очаг не горит со вчерашнего дня,--
     Добудьте же мне скорее огня!"

     Поверив предательской этой лжи,
     За искрой для стройной своей госпожи
     Влюбленные ринулись в сумрак ночной
     И вскоре оставили лес родной.

     В беседке, на самой окраине парка,
     Свеча полыхала призывно и ярко;
     Бедняг ослепил любовный угар --
     Стремглав они бросились в самый жар.

     Треща поглотило жгучее пламя
     Жуков с влюбленными их сердцами;
     Одни здесь погибель свою обрели,
     Другие лишь крылья не сберегли.


     О, горе жуку, чьи крылья в огне
     Дотла сожжены! В чужой стороне,
     Один, вдали от родных и близких,
     Он ползать должен средь гадов склизких.

     "А это, -- плачется он отныне,--
     Тягчайшее бедствие на чужбине.
     Скажите, чего еще ждать от жизни,
     Когда вокруг лишь клопы да слизни?

     И ты, по одной с ними ползая грязи,
     Давно стал своим в глазах этой мрачи.
     О том же, бредя за Вергилием вслед,
     Скорбел еще Данте, изгнанник-поэт!

     Ах, как был я счастлив на родине милой,
     Когда, беззаботный и легкокрылый,
     Плескался в эфирных волнах,
     Слетал отдохнуть на подсолнух.

     Из чашечек роз нектар я пил
     И в обществе высшем принят был,
     Знавал мотылька из богатой семьи,
     И пела цикада мне песни свои.

     А ныне крылья мои сожжены,
     И мне не видать родной стороны,
     Я -- жалкий червь, я -- гад ползучий,
     Я гибну в этой навозной куче.

     И надо ж было поверить мне
     Пустопорожней той трескотне,
     Попасться -- да как! -- на уловки