сь нарушить духовный покой и застой, дерзнули мыслить о предметах 
духовного опыта и ведения. Св. синод, во всем подобный нашей государственной 
власти, прежде всего боится и ненавидит всякую жизнь и всякое движение, прежде 
всего хочет спокойствия и тишины. Первая забота его, как бы чего не вышло. 
Никакие догматические вопросы внутри православия не подымались, вопросы 
духовной жизни переставали волновать духовный мир. Интересовались такими 
второстепенными и теплохладными вопросами, как: быть или не быть патриарху, 
устраивать ли приход и т.п. Никакая мистика не нарушала мертвого покоя 
православного мира. И вдруг самые православные из православных заволновались, 
забеспокоились, зажаждали. Наши епископы, заседающие в св. синоде, давно 
перестали интересоваться религиозными вопросами по существу, да и никогда 
епископы не были сильны в вопросах религиозного знания и мистического 
созерцания. Что им за дело до того, присутствует ли реально сам Иисус в имени 
Иисус или имя есть лишь условный посредствующий знак. Они, люди, пропитанные 
жизненным утилитаризмом, не способны вникать в подобные вопросы, посильные лишь 
мистикам, религиозным философам и людям высших созерцаний. Св. синод объявил 
ересью именеславство за беспокойство, причиняемое людям, давно отвыкшим от 
всякой духовной жизни и всякого духовного волнения. Св. синод ненавидит всякую 
духовную жизнь, считает ее опасной и беспокойной. Можно ли обращаться к 
позитивистам синодальной церкви и их материалистам церкви патриархов, к людям, 
погруженным в низшие сферы бытия, с вопросом об имени Иисусовом, с вопросом 
духовной жизни и религиозного сознания? Когда возник серьезный вопрос, то 
официальная церковь оказалась постыдно бессильной. Вдруг обнаружилось что нет 
силы и жизни Духа в синодальной церкви. Зверская расправа архиепископа Никона 
над афонскими монахами, отдание схимников, проживших на Афоне по 30 и 40 лет, 
на растерзание войскам и полиции, обнаруживает небывалое падение церкви, 
последнее ее унижение. Любят иногда кричать о том, что церковь угнетена 
государством. Но епископы сами же призывают государственную власть к насилиям 
во имя своих целей, они в тысячу раз хуже солдат и городовых. Архиепископ Никон 
убедил монахов-именеславцев в правой вере св. синода с помощью штыков, 
изувечивших беззащитных стариков. Духовный силой архиепископ Никон никогда и ни 
в чем никого не мог убедить. Синодальное православие ни для кого не 
убедительно: в нем нет убеждающей силы Духа (ни один синодальный миссионер 
никогда не мог переубедить ни одного сектанта). Вечное обращение синодальной 
церкви к силе государственного оружия есть откровенное признание в том, что ее 
православие бессильно, неубедительно и не соблазнительно. После изуверской 
расправы над несчастными монахами был разгромлен Афон, древний оплот 
православия, и св. синод решил, что русская и константинопольская церкви 
уничтожили ересь. Изувеченные монахи остались вещественными доказательствами 
победы синодальной истины над еретическим заблуждением.

Огромное значение “года афонских споров об имени Иисусове” в том, что он 
обозначает тяжелый и решительный час для всех искренних, глубоких, чистых 
православных. Должен, наконец, совершиться кризис религиозного сознания внутри 
православия. И прежде всего нужно будет пересмотреть традиционное учение о 
смирении. Среди самых лучших, самых духовных православных, как монахов и 
священников, так и мирян, есть много горячих приверженцев именеславства, 
осужденного и русским синодом и патриархами. Св. синод призывает к смирению, к 
отречению от мудрствования. Покорятся ли те, для кого прославление имени Божия 
и имени Иисусова есть “нерв церкви, в котором сходятся все прочие нервы, тот 
догмат, в отрицании которого содержится отрицание всех догматов, та святыня, 
которая лежит в основе всех святынь церковных”, — смирятся ли перед св. 
синодом? На одной стороне собственный духовный опыт, подтвержденный опытом 
святых и старцев, своя религиозная совесть, на другой - св. синод, никем не 
уважаемый, сомнительный даже с канонической точки зрения; корыстолюбивые 
патриархи, лживые епископы, голос видимой, а может быть лишь кажущейся церкви! 
Монахи дают обет послушания, смирение имеет для них значение формального 
принципа внутреннего духовного делания. Этот монашеский дух послушания и 
смирения перешел и к православным мирянам. Они готовы слушаться зла и смириться 
перед ним. И мы подходим к вопросу, есть ли христианство религия смирения и 
послушания или религия свободы и любви? Исторически бытовое, официальное, 
ветхое христианство, опекающее младенцев, окончательно выродилось в религию 
смирения и послушания, как начал самодовлеющих. Что нужно смиряться перед Богом,
 в этом нет никакой проблемы. Но нужно ли смиряться перед миром и людьми, 
смиряться перед злом, смиряться перед тем, что есть надругательство над 
религиозной совестью и религиозным опытом, над добытым высшей духовной жизнью? 
Учение о смирении превратилось в угашение духа, в омертвение духовной жизни, в 
потворству злу. Требование смирения всегда и во всем давно уже стало орудием 
диавола, самоохранением зла, обезоруживанием в борьбе со злом. Синодальная 
церковь, в которой не живет дух, только и знает, что требует всегда и во всем 
смирения и покорности. Она боится духовной жизни, как огня, и ищет способов 
задуть огонь Духа. Всякая мистика страшит ее, ибо мистика не нуждается во 
внешнем авторитете и не признает никакого авторитета. Мистику в духовном опыте 
даны последние реальности, и ему жалки и смешны внешние догматы синодальных 
епископов. Самая низкая, свинская материалистическая жизнь милее для 
синодальной церкви, чем высшая духовная жизнь, чем восхождение. Синодальная 
церковь хочет властвовать над душами людей через их грех и слабость. Лучше 
грешить, но не возноситься духовно, не мудрствовать, не дерзать восходить 
слишком высоко. Говорят, какой-то старец сказал Вл.Соловьеву: “Греши, греши, 
Владимир Сергеевич, чтобы не возгордиться”. Это так характерно для православия. 
Грех снисходительно разрешается, чтобы человек не возносился слишком высоко.