чту  те, в которых можно упражняться спокойно,
тем,  которые  требуют  крови и пота.  Таким образом, -  заключит  свою речь
мудрец,  -  и жизнь моя  не  расходится  с моими словами;  это  вы  плохо их
слышите;  ваши уши улавливают  только звучание слов, а что они  означают, вы
даже не интересуетесь спросить".
     XXVI. 1. "Но какая же разница между  мной, дураком, и тобой,  мудрецом,
если мы оба хотим иметь?" - Очень большая: у мудрого мужа богатство - раб, у
глупого  - властелин; мудрый не  позволяет своему богатству  ничего, вам оно
позволяет все; вы  привыкаете и привязываетесь к своему богатству так, будто
кто-то обещал вам вечное им обладание,  а мудрец, утопая в богатстве, тут-то
и размышляет более всего  о бедности. 2. Ни один полководец не понадеется на
перемирие  до  такой степени, чтобы оставить приготовления к уже объявленной
войне,  даже  если  она  до времени не  ведется;  а вас  один  красивый  дом
заставляет возомнить о себе и утратить представление о действительности, как
будто он не может ни сгореть, ни обрушиться;
     куча  денег делает вас глухими и  слепыми, как будто они отведут от вас
все опасности, как будто у фортуны не хватит сил мгновенно уничтожить их. 3.
Богатство  -  игрушка  вашей  праздности.  Вы  не видите  заключенных в  нем
опасностей,  как  варвары в осажденном  городе не  подозревают  о назначении
осадных  орудий и  лениво  наблюдают  за  работой  неприятеля,  не  в  силах
уразуметь, для чего возводятся в таком отдалении все  эти сооружения.  Так и
вы: когда все благополучно, вы расслабляетсь, вместо того  чтобы задуматься,
сколько несчастных случайностей подстерегает вас со всех сторон, вот-вот уже
готовых  пойти на приступ и захватить драгоценную добычу. 4. Мудрец же, если
у  него вдруг отнимут  богатство, ничего не потеряет из своего достояния; он
будет  жить,  как  жил,  довольный настоящим,  уверенный  в  будущем. "Самое
твердое среди моих убеждений,  -  скажет  вам  Сократ или кто-нибудь другой,
наделенный таким же правом и властью судить о делах  человеческих, -  это не
изменять строя моей  жизни в угоду  вашим мнениям.  Со  всех сторон  я слышу
обычные ваши речи, но  по мне это не  брань, а писк несчастных новорожденных
младенцев".
     5.  Так  скажет вам тот,  кому посчастливилось достичь  мудрости и  чей
свободный от пороков дух  велит ему порицать других - не из ненависти, но во
имя исцеления. И вот что он еще прибавит: "Ваше мнение волнует меня не из-за
меня, а  из-за  вас, ибо ненавидящие добродетель и  гонящие ее с улюлюканием
навсегда  отрекаются  от надежды на исправление. Меня  вы не  обижаете, но и
богов не обижают те, кто опрокидывает алтари. Однако дурные намерения и злые
замыслы не становятся  лучше  оттого,  что  не  могут  причинить вреда. 6. Я
воспринимаю ваши бредни так же, как, вероятно, Юпитер всеблагой и величайший
- непристойные  выдумки поэтов, которые  представляют его  то  крылатым,  то
рогатым, то не ночующим дома блудодеем; жестоким к богам и  несправедливым к
людям;  похитителем  свободных  людей  и  даже  родственников;  отцеубийцей,
беззаконно захватившим  отчий престол  и еще  чужой в придачу. Единственное,
чего достигают  подобные сочинения - освобождают людей  от всякого стыда  за
свои прегрешения: мол, чего стесняться, если  сами боги  такие. 7. Меня ваши
оскорбления  нисколько  не задевают,  но  ради вас самих я предупреждаю вас:
уважайте  добродетель, верьте  тем, кто сам неуклонно  ей  следовал и теперь
возвеличивает  ее перед вами: пройдет время, и  она предстанет в еще большем
величии. Почитайте добродетель как богов, а исповедующих ее - как жрецов,  и
да благоговеют языки ваши  (18) при всяком упоминании священных письмен. Это
слово:  "favete"  - "благоговейте" происходит вовсе  не от благожелательного
одобрения  "favor", оно не  призывает вас  к крикам  и рукоплесканию, как  в
цирке,  а  повелевает молчать,  дабы священнодействие  могло свершиться  как
положено,  не   прерываемое  неуместным  шумом  и  болтовней.  Вам   вдвойне
необходимо исполнять это  повеление и  всякий раз, как раздадутся речи этого
оракула, закрывать рот, чтобы слушать внимательно. 8. Ведь вы все сбегаетесь
послушать, когда какой-нибудь наемный  лжец забренчит на улице систром (19),
когда какой-нибудь умелый самоистязатель начнет резать, не слишком, впрочем,
твердой  рукой,  свои  предплечья  и   плечи,   заливая  их   кровью;  когда
какая-нибудь  женщина  с  завыванием поползет по  дороге  на  коленях; когда
старик в льняных одеждах, держа перед собой лавровую ветку и зажженный среди
бела дня фонарь, пойдет кричать о том, что разгневали кого-то из богов, - вы
все застываете, пораженные, и  заражая друг друга страхом, верите, что это -
глашатаи божества".
     XXVII. 1. Вот о чем взывает Сократ из темницы, которая очистилась, едва
он вошел в нее,  и сделалась почетнее -всякой курии20: "Что за  безумие, что
за природа, враждебная богам и людям,  заставляет вас поносить добродетель и
оскорблять святыню злобными речами? Если можете, хвалите  добрых  людей,  не
можете  - пройдите мимо; а  если уж  вы  не  в силах сдержать своей  мерзкой
распущенности, нападайте друг на друга:  ибо обращать  вашу безумную брань к
небу, я  не скажу что  кощунство, но напрасный труд. 2. В свое  время я  сам
сделался мишенью для шуток Аристофана (21), а вслед за ним двинулся и прочий
отряд комических поэтов,  излив на меня весь запас своих  ядовитых острот, и
что же? Эти нападки лишь укрепили славу  моей добродетели. Ей полезно, когда
ее выставляют, словно раба на продажу,  и  тычут в нее  пальцами, пробуя  на
крепость;  к тому  же нет лучше способа  узнать, чего она  стоит и какова ее
сила, чем полезть на  нее в  драку и  попытаться  побить: твердость  гранита
лучше всего  известна камнерезам. 4. Вот я - стою  подобно  скале на морской
отмели, и волны беспрестанно обрушивают на меня  свои удары,  но ни сдвинуть
меня с места, ни разбить им не под силу, хотя нападки их не прекращаются вот
уже сколько  столетий. Нападайте  же,  бейте; я  вынесу все, и в этом  - моя
победа над вами. Нападающие на н