Но  когда  Заратустра  был  на  вершине,  отослал он домой
зверей, провожавших его, и нашел, что теперь он один, --  тогда
засмеялся он от всего сердца, оглянулся кругом и так говорил:

     Я  говорил  о  жертвах  и  о  медовых жертвах; но это было
только уловкою речи моей и поистине  полезным  безумием!  Здесь
наверху  я  могу  говорить  уже  свободнее,  чем перед пещерами
отшельников и домашними животными их.
     Что говорил я о жертвах! Я расточаю, что  дарится  мне,  я
расточитель  с  тысячью  рук;  как  бы  мог  я  называть это --
жертвоприношением!
     И когда я хотел меду, хотел  я  лишь  приманки  и  сладкой
патоки  и отвара, которым лакомятся ворчуны медведи и странные,
угрюмые, злые птицы:
     -- лучшей приманки, в какой нуждаются охотники и рыболовы.
Ибо если мир похож на темный лес, населенный  зверями,  на  сад
для  услады всех диких охотников, то, по-моему, он еще больше и
скорее похож на бездонное богатое море,
     --  на  море,  полное  разноцветных  рыб  и  раков,  из-за
которого сами боги пожелали бы стать рыболовами и закинуть сети
свои: так богат мир странностями, большими и малыми!
     Особенно   человеческий   мир,   человеческое  море  --  в
него закидываю я теперь свою золотую  удочку  и  говорю:
разверзнись, человеческая бездна!
     Разверзнись  и  выбрось  мне твоих рыб и сверкающих раков!
Своей лучшей приманкой приманиваю я сегодня самых  удивительных
человеческих рыб!
     -- само счастье свое закидываю я во все страны, на восток,
на юг и на запад, чтобы видеть, много ли человеческих рыб будут
учиться дергаться и биться на кончике счастья моего.
     Пока  они,  закусив  острые  скрытые  крючки мои, не будут
вынуждены подняться на высоту мою, самые пестрые пескари глубин
к злейшему ловцу человеческих рыб.
     Ибо таков я от начала и до глубины,  притягивающий,
привлекающий,   поднимающий   и   возвышающий,   воспитатель  и
надсмотрщик, который некогда не напрасно говорил  себе:  "Стань
таким, каков ты есть!"
     Пусть  же  люди поднимаются вверх ко мне: ибо жду я
еще знамения, что час нисхождения моего настал, еще  сам  я  не
умираю, как я должен среди людей.
     Поэтому  жду  я  здесь,  хитрый  и насмешливый, на высоких
горах, не будучи ни нетерпеливым,  ни  терпеливым,  скорее  как
тот, кто разучился даже терпению, ибо он не "терпит" больше.
     Ибо  судьба моя дает мне время: не забыла ли она меня? Или
сидит она за большим камнем в тени и ловит мух?
     И поистине, я благодарен вечной судьбе моей,  что  она  не
гонит,  не  давит  меня и дает мне время для шуток и злобы: так
что сегодня для рыбной ловли поднялся я на эту высокую гору.
     Ловил ли когда-нибудь человек  рыб  на  высоких  горах?  И
пусть  даже  будет безумием то, чего я хочу здесь наверху и что
делаю: все-таки это  лучше,  чем  если  бы  стал  я  там  внизу
торжественным, зеленым и желтым от ожидания --
     --  гневно  надутым  от  ожидания, как завывание священной
бури, несущейся с  гор,  как  нетерпеливец,  который  кричит  в
долины: "Слушайте, или я ударю вас бичом Божьим!"
     Не потому, чтобы я сердился на этих негодующих: они хороши
лишь для  того,  чтобы  мне посмеяться над ними! Я понимаю, что
нетерпеливы  они,  эти  большие   шумящие   барабаны,   которым
принадлежит слово "сегодня", или "никогда"!
     Но  я  и  судьба  моя  -- мы не говорим к "сегодня", мы не
говорим также к "никогда": у нас есть терпенье, чтобы говорить,
и время, и даже слишком много времени. Ибо некогда он должен же
прийти и не может не прийти.
     Кто же должен некогда прийти и не  может  не  прийти?  Наш
великий  Хазар, наше великое, далекое Царство Человека, царство
Заратустры, которое продолжится тысячу лет.
     Далека ли еще эта "даль"? что мне до этого! Она оттого  не
пошатнется -- обеими ногами крепко стою я на этой почве.
     --  на  вечной  основе,  на твердом вековом камне, на этой
самой высокой, самой твердой первобытной горе, где сходятся все
ветры, как у грани бурь, вопрошая: где? откуда? куда?
     Здесь смейся,  смейся,  моя  светлая,  здоровая  злоба!  С
высоких  гор  бросай  вниз свой сверкающий, презрительный смех!
Примани мне своим сверканием самых прекрасных человеческих рыб!
     И что во всех морях принадлежит мне, что мое и  для
меня во всех вещах, -- это выуди мне, это извлеки
ко мне наверх: этого жду я, злейший из всех ловцов рыб.
     Дальше,  дальше,  удочка  моя!  Опускайся глубже, приманка
счастья моего! Источай по  каплям  сладчайшую  росу  свою,  мед
сердца  моего!  Впивайся,  моя  удочка,  в  живот всякой черной