| |
ужасным голосом, махая руками, как будто кто-то лежал на ложе и
не хотел вставать; и так гремел голос Заратустры, что звери
его, испуганные, прибежали к нему и из всех нор и щелей,
соседних с пещерой Заратустры, все животные разбежались,
улетая, уползая и прыгая, -- какие кому даны были ноги и
крылья. Заратустра же так говорил:
Вставай, бездонная мысль, выходи из глубины моей! Я петух
твой и утренние сумерки твои, заспавшийся червь: вставай!
вставай! голос мой разбудит тебя!
Расторгни узы слуха твоего: слушай! Ибо я хочу слышать
тебя! Вставай! Вставай! Здесь достаточно грома, чтобы заставить
и могилы прислушиваться!
Сотри сон, а также всякую близорукость, всякое ослепление
с глаз своих! Слушай меня даже глазами своими: голос мой --
лекарство даже для слепорожденных.
И когда ты проснешься, ты навеки останешься бодрствующей.
Не таков я, чтобы, разбудив прабабушек от сна, сказать
им -- чтобы продолжали они спать!
Ты шевелишься, потягиваешься и хрипишь? Вставай! Вставай!
Не хрипеть -- говорить должна ты! Заратустра зовет тебя,
безбожник!
Я, Заратустра, заступник жизни, заступник страдания,
заступник круга, -- тебя зову я, самую глубокую из мыслей моих!
Благо мне! Ты идешь -- я слышу тебя! Бездна моя
говорит, свою последнюю глубину извлек я на свет!
Благо мне! Иди! Дай руку -- ха! пусти! Ха, ха --
отвращение! отвращение! отвращение! -- горе мне!
2
Но едва Заратустра сказал слова эти, как упал замертво и
долго оставался как мертвый. Придя же в себя, он был бледен,
дрожал, продолжал лежать и долго не хотел ни есть, ни пить.
Такое состояние длилось у него семь дней; звери его не покидали
его ни днем, ни ночью, и только орел улетал, чтобы принести
пищи. И все, что он находил и что случалось ему отнять силою,
складывал он на ложе Заратустры: так что Заратустра лежал
наконец среди желтых и красных ягод, среди винограда, розовых
яблок, благовонных трав и кедровых шишек. У ног же его были
простерты два ягненка, которых орел с трудом отнял у пастухов
их.
Наконец, после семи дней, поднялся Заратустра на своем
ложе, взял в руку розовое яблоко, понюхал его и нашел запах его
приятным. Тогда подумали звери его, что настало время
заговорить с ним.
"О Заратустра, -- сказали они, -- вот уже семь дней, как
лежишь ты с закрытыми глазами; не хочешь ли ты наконец снова
стать на ноги?
Выйди из пещеры своей: мир ожидает тебя, как сад. Ветер
играет тяжелым благоуханием, которое просится к тебе; и все
ручьи хотели бы бежать вслед за тобой.
Все вещи тоскуют по тебе, почему ты семь дней оставался
один, -- выйди из своей пещеры! Все вещи хотят быть твоими
врачами!
Разве новое познание снизошло к тебе, горькое, тяжелое?
Подобно закисшему тесту, лежал ты, твоя душа поднялась и
раздулась за свои пределы".
-- О звери мои, -- отвечал Заратустра, -- продолжайте
болтать и позвольте мне слушать вас! Меня освежает ваша
болтовня: где болтают, там мир уже простирается предо мною, как
сад.
Как приятно, что есть слова и звуки: не есть ли слова и
звуки радуга и призрачные мосты, перекинутые через все, что
разъединено навеки?
У каждой души особый мир; для каждой души всякая другая
душа -- потусторонний мир.
Только между самым сходным призрак бывает всего
обманчивее: ибо через наименьшую пропасть труднее всего
перекинуть мост.
Для меня -- как существовало бы что-нибудь вне меня? Нет
ничего вне нас! Но это забываем мы при всяком звуке; и как
отрадно, что мы забываем!
Имена и звуки не затем ли даны вещам, чтобы человек
освежался вещами? Говорить -- это прекрасное безумие: говоря,
танцует человек над всеми вещами.
Как приятна всякая речь и всякая ложь звуков! Благодаря
звукам танцует наша любовь на пестрых радугах.
"О Заратустра, -- сказали на это звери, -- для тех, кто
думает, как мы, все вещи танцуют сами: все приходит, подает
друг другу руку, смеется и убегает -- и опять возвращается.
|
|
