в мире.
     Взгляните на это бедное тело! Что оно  выстрадало  и  чего
страстно  желало,  вот  что  пыталась объяснить себе эта бедная
душа -- она объясняла это как радость  убийства  и  алчность  к
счастью ножа.
     Кто  теперь  становится  больным,  на  того  нападает зло,
которое теперь считается злом: страдание хочет он причинять тем
самым, что ему причиняет страдание. Но были  другие  времена  и
другое зло и добро.
     Некогда  были  злом  сомнение  и воля к самому себе. Тогда
становился больной еретиком и колдуном: как  еретик  и  колдун,
страдал он и хотел заставить страдать других.
     Но  это  не вмещается в ваши уши: это вредит вашим добрым,
говорите вы мне. Но что мне за дело до ваших добрых!
     Многое в  ваших  добрых  вызывает  во  мне  отвращение,  и
поистине  не  их зло. Я хотел бы, чтобы безумие охватило их, от
которого они бы погибли, как этот бледный преступник!
     Поистине, я хотел бы, чтобы их безумие называлось истиной,
или верностью,  или  справедливостью;  но  у  них   есть   своя
добродетель, чтобы долго жить в жалком довольстве собою.
     Я  --  перила  моста  на  стремительном потоке: держись за
меня, кто может за меня держаться. Но вашим костылем  не  служу
я.
     Так говорил Заратустра.

     О чтении и письме

     Из  всего написанного люблю я только то, что пишется своей
кровью. Пиши кровью -- и ты узнаешь, что кровь есть дух.
     Не  легко  понять  чужую  кровь:   я   ненавижу   читающих
бездельников.
     Кто знает читателя, тот ничего не делает для читателя. Еще
одно столетие читателей -- и дух сам будет смердеть.
     То,  что каждый имеет право учиться читать, портит надолго
не только писание, но и мысль.
     Некогда дух  был  Богом,  потом  стал  человеком,  а  ныне
становится он даже чернью.
     Кто  пишет  кровью  и  притчами,  тот  хочет, чтобы его не
читали, а заучивали наизусть.
     В горах кратчайший путь -- с вершины на  вершину;  но  для
этого  надо иметь длинные ноги. Притчи должны быть вершинами: и
те, к кому говорят они, -- большими и рослыми.
     Воздух разреженный и  чистый,  опасность  близкая  и  дух,
полный радостной злобы, -- все это хорошо идет одно к другому.
     Я  хочу, чтобы вокруг меня были кобольды, ибо мужествен я.
Мужество  гонит  призраки,  само  создает  себе  кобольдов   --
мужество хочет смеяться.
     Я  не  чувствую больше вместе с вами: эта туча, что я вижу
под собой, эта чернота и тяжесть, над  которыми  я  смеюсь,  --
такова ваша грозовая туча.
     Вы  смотрите  вверх,  когда  вы  стремитесь подняться. А я
смотрю вниз, ибо я поднялся.
     Кто из вас может одновременно смеяться и быть высоко?
     Кто поднимается на высочайшие горы, тот смеется над всякой
трагедией сцены и жизни.
     Беззаботными,  насмешливыми,  сильными  --  такими   хочет
нас  мудрость:  она  --  женщина  и  любит всегда только
воина.
     Вы говорите мне: "жизнь тяжело нести". Но к чему  была  бы
вам ваша гордость поутру и ваша покорность вечером?
     Жизнь тяжело нести; но не притворяйтесь же такими нежными!
Мы все прекрасные вьючные ослы и ослицы.
     Что  у  нас  общего  с розовой почкой, которая дрожит, ибо
капля росы лежит у нее на теле?
     Правда, мы любим жизнь, но  не  потому,  что  к  жизни,  а
потому, что к любви мы привыкли.
     В любви всегда есть немного безумия. Но и в безумии всегда
есть немного разума.
     И  даже мне, расположенному к жизни, кажется, что мотыльки
и мыльные пузыри и те, кто похож на  них  среди  людей,  больше
всех знают о счастье.
     Зреть,  как порхают они, эти легкие вздорные ломкие бойкие
душеньки -- вот что пьянит Заратустру до песен и слез.
     Я бы  поверил  только  в  такого  Бога,  который  умел  бы
танцевать.
     И  когда  я  увидел  своего демона, я нашел его серьезным,
веским,  глубоким  и  торжественным:  это  был   дух   тяжести,
благодаря ему все вещи падают на землю.
     Убивают не гневом, а смехом. Вставайте, помогите нам убить
дух тяжести!