|
неразумия и сразу стряхнул с себя всякую досаду и всякое
отвращение.
"Как! -- говорил он. -- Разве самые смешные вещи с давних
пор не случались с нами, старыми отшельниками и святыми?
Поистине, безумие мое сильно выросло в горах! И вот теперь
слышу я, как шесть старых дурацких ног топочут одна за другой!
Но разве Заратустра имеет право бояться какой-нибудь тени?
И наконец, мне кажется, что ноги ее длиннее моих".
Так говорил Заратустра, смеясь глазами и всем нутром
своим; он остановился и быстро обернулся назад, так что чуть
было не опрокинул на землю тень, которая преследовала его: так
близко следовала она по пятам его и так слаба была она. Ибо,
когда он измерил ее глазами, испугался он, как перед внезапным
призраком: так худ, черен, изможден и призрачен был этот
преследователь.
"Кто ты? -- спросил Заратустра грубо. -- Что делаешь ты
здесь? И почему называешь ты себя моей тенью? Ты не нравишься
мне".
"Прости меня, -- отвечала тень, -- что это я; и если я
тебе не нравлюсь, ну что ж! о Заратустра, я хвалю тебя и твой
хороший вкус.
Я -- странник, который уже много ходил по пятам твоим;
вечно в дороге, но без цели и даже без родины; так что мне,
поистине, немногого недостает до вечного жида, разве только что
не вечен я и не жид.
Как? Неужели должна я всегда быть в пути? Увлекаемой и
гонимой каждым ветром? О земля, ты стала для меня слишком
круглой!
На всякой поверхности побывала я уже; как усталая пыль,
спала я на зеркалах и оконных стеклах: все берет от меня, но
ничто не дает, я становлюсь тощей -- почти похожу я на тень.
Но за тобой, о Заратустра, я следовала и преследовала тебя
дольше всего, и, если я и пряталась от тебя, все-таки я была
твоей верной тенью: где бы ни сел ты, садилась и я.
С тобой обошла я самые далекие, самые холодные миры, как
призрак, который охоч бегать зимою по крышам и по снегу.
Вместе с тобою стремилась я ко всему запретному, самому
дурному и дальнему: и если что-нибудь во мне может быть названо
добродетелью, так это то, что не боялась я никакого запрета.
Вместе с тобою разбила я все, что когда-либо чтило сердце
мое, все пограничные столбы и всех идолов опрокинула я, за
самыми опасными желаниями гонялась я, -- поистине, по всем
преступлениям однажды прошлась я.
Вместе с тобою разучилась я вере в слова, ценности и
великие имена. Когда черт меняет кожу, не отпадает ли тогда
также и имя его? Ибо имя есть только кожа. И сам черт, быть
может, -- только кожа.
"Нет истины, все позволено" -- так убеждала я себя. В
самые холодные воды погружалась я сердцем и головою. Ах, как
часто стояла я поэтому нагая и красная, как рак!
Ах, куда девалось все доброе, и весь стыд, и вся вера в
добрых! Ах, куда девалась та изолгавшаяся невинность, которой
некогда обладала я, невинность добрых и их благородной лжи!
Слишком часто, поистине, следовала я по пятам за истиной:
и она давала мне пинка. Много раз думала я, что лгу, и только
тогда прикасалась я -- к истине.
Слишком многое прояснилось для меня: теперь оно уже не
касается меня. Уже ничто не живо, что я люблю, -- как могла бы
я еще любить самое себя?
"Жить, как мне нравится, или вовсе не жить" -- так хочу я,
так хочет даже святой. Но, увы! есть ли еще для меня --
радость?
Есть ли еще у меня -- цель? Пристань, куда бежит
парус мой?
Попутный ветер? Ах, только тот, кто знает, куда он
едет, знает также, какой ветер ему по пути.
Что еще осталось мне? Усталое, дерзкое сердце; беспокойная
воля; крылья негодные, чтобы летать; разбитый хребет.
А это искание своего дома: о Заратустра, ты ведь
знаешь, это искание было взысканием моим, оно пожирает
меня.
"Где -- дом мой?" Я спрашиваю о нем, ищу и искала
его и нигде не нашла. О вечное везде, о вечное нигде, о вечное
-- напрасно!"
Так говорила тень, и лицо Заратустры вытягивалось при
словах ее. "Да, ты -- моя тень, -- сказал он наконец с грустью.
---------------------------------------------------------------------------
И не малая опасность грозит тебе, ты, вольнодумец и
|
|