представлению, есть нечто гораздо большее, чем только провидящий бог. В момент, 
когда произносится формула, буквально и достаточно ритмично, она связывает 
будущее: формула же есть изобретение Аполлона, который, будучи богом ритмов, 
может связывать также богинь судьбы. - Рассматривая и спрашивая в целом: было 
ли для старого, суеверного людского рода вообще что-либо более полезное, чем 
ритм? С ним можно было достигнуть всего: магически содействовать работе; 
заставить какое-нибудь божество явиться, приблизиться, выслушать; приуготовить 
себе будущее по своему усмотрению; разрядить собственную душу от какого-либо 
излишка (страха, мании, сострадания, мстительности), и не только собственную 
душу, но и душу злейшего из демонов, - без стихов были ничем, со стихами 
становились почти богом. Это коренное чувство так и не было полностью 
искоренено, - и еще нынче, по тысячелетнему тщанию избавиться от подобного 
суеверия, даже мудрейший из нас оказывается при случае в дураках у ритма, хотя 
бы уже в том одном, что мысль ощущается им более истинной, когда она обладает 
метрической формой и приходит с божественным приплясом. Разве это не весьма 
забавно, что серьезнейшие философы, как бы строго ни относились они к этому 
вообще, все еще апеллируют к поэтическим изречениям, дабы сообщить своим мыслям 
силу и достоверность? - а между тем для истины опаснее, когда поэт ее одобряет, 
чем когда он ей противоречит! Ибо, как говорит Гомер: "Много лгут поэты!"
85
Доброе и прекрасное. 
Художники вечно прославляют - они и не делают ничего иного, - и прославляют как 
раз все те состояния и вещи, о которых идет молва, что при них и в них человек 
может однажды почувствовать себя добрым, или великим, или упоенным, или веселым,
 или благополучным и мудрым. Эти отборные вещи и состояния, значимость которых 
для человеческого счастья считается прочно установленной, и суть объекты 
художников: последние всегда пребывают в засаде, силясь открыть их и перетянуть 
в область искусства. Я хочу сказать, что не сами они являются оценщиками 
счастья и счастливого, но что они постоянно торчат в окружении Этих оценщиков, 
полные величайшего любопытства и желания тотчас же воспользоваться их оценками. 
Поскольку же они, кроме нетерпения, обладают вдобавок глубокими легкими 
герольдов и ногами скороходов, то они оказываются всегда в числе первых 
прославителей нового блага и зачастую кажутся людьми, впервые назвавшими его 
благом и оценившими его как благо. Но это, как сказано, - заблуждение: они лишь 
более проворны и более крикливы, чем действительные оценщики. - Кто же они, эти 
действительные оценщики? - Богатые и праздные люди.
 

86
О театре. 
Сегодняшний день вновь подарил мне сильные и высокие чувства, и будь мне этим 
вечером дано насладиться музыкой и искусством, я бы наверняка знал, какой 
музыки и какого искусства мне не хочется, именно: всякого такого, которое 
тщится опьянить своих слушателей и взвинтить их до мгновения сильного и 
высокого чувства - этих людей будничной души, схожих в вечерние часы не с 
победителями на триумфальных колесницах, а с усталыми мулами, которых жизнь 
слишком уж часто стегала плетью. Что вообще знали бы о "более высоких 
настроениях" эти люди, не будь опьяняющих средств и идеальных подстегиваний 
плетью! - и вот же, у них есть свои вдохновители, подобно тому как у них есть 
свои вина. Но что мне до их напитков и их опьянения! Зачем вдохновленному вино! 
Скорее, он смотрит с некоторым отвращением на средства и на посредников, 
которые должны вызвать здесь какое-то действие без достаточного основания - 
обезьянье передразнивание высокого прилива души! - Как? Кроту дарят крылья и 
гордое воображение - перед сном, прежде чем он заползет в свою нору? Его 
посылают в театр и приставляют увеличительные стекла к его слепым и утомленным 
глазам? Люди, чья жизнь не "поступок", а только гешефт, сидят перед подмостками 
и глазеют на чужеродных существ, для которых жизнь есть нечто большее, чем 
гешефт? "Так оно и подобает, - говорите вы, - это так занимательно, этого 
требует образование!" - Что ж! Значит, мне слишком уж часто недостает 
образования, ибо слишком уж часто это зрелище вызывает во мне чувство 
гадливости. Кто в себе самом не испытывает недостатка в трагедии и комедии, тот 
охотно держится подальше от театра; или, в виде исключения, весь ход событий - 
включая театр, публику и поэта - оборачивается для него собственным трагическим 
и комическим спектаклем, так что сама поставленная пьеса мало волнует его. Кто 
сам есть нечто вроде Фауста и Манфреда, что ему до театральных Фаустов и 
Манфредов! - кроме разве мыли о том, что в театре вообще изображаются подобные 
типы. Сильнейшие мысли и страсти перед теми, кто не способен ни к мысли, ни к 
страсти, - лишь к опьянению! И первые как средство к последнему! Театр, как и 
музыка, - курение гашиша и жевание бетеля европейцев! О, кто расскажет нам всю 
историю наркотиков! - это почти история "образования". Так называемого высшего 
образования!
87
О тщеславии художников. 
Полагаю, что художники часто не знают, что им лучше всего удается, ибо они 
слишком тщеславны, и их чувство обращено к чему-то более гордому, чем, 
по-видимому, являются эти маленькие растения, которые умеют в действительном 
совершенстве, неизведанно, причудливо, прекрасно расти на своей почве. 
Настоящий дар их собственного сада и виноградника оценивается ими невзначай, и 
их любовь принадлежит к иному порядку, чем их проницательность. Вот музыкант, 
который больше, чем какой-либо другой, обладает мастерством извлекать звуки из