свихнувшимся чудаком, если только вообще не погибнет вовремя. Прежде эти редкие 
свойства были обыкновенным явлением и, стало быть, считались чем-то вполне 
обыденным: они никак не выделялись. Быть может, само наличие их требовалось им 
предполагалось; достичь с их помощью величия было невозможным уже по одному 
тому, что отсутствовала опасность стать с их помощью безумным и одиноким. 
Охранительные поколения и касты народа суть преимущественно те, в которых 
налицо такие отпрыски старых влечений, тогда как подобный атавизм едва ли еще 
возможен там, где налицо слишком быстрая смена рас, привычек, оценок. В 
развитии народов темп имеет то же значение, что и в музыке; в нашем случае 
абсолютно необходимо Andante развития, как темп страстного и неторопливого духа,
 - а таков именно дух консервативных поколений.
11
Сознание. 
Сознательность представляет собою последнюю и позднейшую ступень развития 
органического и, следовательно, также и наиболее недоделанное и немощное в нем. 
Из сознательности происходят бесчисленные промахи, вследствие которых зверь, 
человек гибнет раньше времени - "сверх рока", как говорит Гомер. Не будь 
смирительная рубашка инстинктов гораздо более могущественной, она не служила бы 
в целом регулятором: человечество должно было бы погибнуть от своих извращенных 
суждений и бредов наяву, от своей неосновательности и легковерия, короче, от 
своей сознательности; да, оно погибло бы, или, скорее, его бы давно уже не 
существовало! Прежде чем какая-либо функция образуется и достигает зрелости, 
она представляет собою опасность для организма: хорошо, если она на время как 
следует порабощается! Так изредка порабощается и сознательность - и не в 
последнюю очередь тем, что ею гордятся! Думают, что здесь и заключается 
сущность человека; устойчивое, вечное, последнее, изначальное в нем! Считают 
сознательность какой-то единожды данной величиной! Не признают ее роста, ее 
перебоев! Принимают ее за "единство организма"! - Эта жалкая переоценка и 
непонимание сознания приводит к весьма полезным последствиям, так как тем самым 
предотвращалось слишком скорое формирование его. Поскольку люди мнили себя 
сознательными, они прилагали мало усилий к тому, чтобы приобрести 
сознательность, - еще и теперь дело обстоит не иначе! Это все еще совершенно 
новая и впервые лишь предносящаяся взору, едва ли ясно различимая задача - 
органически усвоить знание и сделать его инстинктивным, - задача, открытая лишь 
тем, кто понял, что до сих пор нами органически усваивались лишь заблуждения и 
что вся наша сознательность покоится на заблуждениях!
12
О цели науки. 
Как? Последняя цель науки в том, чтобы доставлять человеку как можно больше 
удовольствия и как можно меньше неудовольствия! А что, если удовольствие и 
неудовольствие так тесно связаны друг с другом, что тот, кто хочет иметь 
возможно больше первого, должен иметь возможно больше и второго, - что тот, кто 
хочет преуспеть в "небесном восхищении", должен быть готовым и к "смертной 
скорби"? И, пожалуй, так оно и есть! Стоики, по крайней мере, полагали, что так 
оно и есть, и были последовательны, когда стремились к возможно меньшему 
количеству удовольствий, дабы получить от жизни как можно меньше неудовольствий.
 (Когда произносили изречение: "Добродетельный - самый счастливый", это было не 
только школьной вывеской для массы, но и казуистической тонкостью для 
утонченных.) И сегодня все еще вам дано на выбор: либо возможно меньше 
неудовольствия, короче, отсутствие страданий - в сущности, социалистам и 
политикам всех партий не следовало бы, по-честному, обещать своим людям большее,
 - либо возможно больше неудовольствия в качестве расплаты за избыток тонких и 
малоизведанных удовольствий и радостей! Если вы решитесь на первое, если вы 
вознамеритесь таким образом подавить и уменьшить страдания человека, ну, так 
вам придется подавить и уменьшить также и способность к наслаждениям. В самом 
деле, можно с помощью науки содействовать как одной, так и другой цели! Ее 
популярность, возможно, и по сей день вызвана ее способностью уничтожать 
наслаждения человека и делать его более холодным, более статуеобразным, более 
стоичным! Но она могла бы предстать и как великая даятельница страданий - и 
тогда, быть может, открылось бы одновременно и ее противодействие, ее 
чудовищная способность освещать новые звездные миры радостей! 
13
К учению о чувстве власти. 
Благодеянием и злодеянием упражняются в своей власти над другими - большего при 
этом и не желают! Злодеянием мы достигаем этого с теми, кому впервые должны 
дать почувствовать нашу власть, ибо страдание в этом отношении гораздо более 
впечатлительное средство, чем удовольствие: страдание всегда спрашивает о 
причине, тогда как удовольствие склонно оставаться при самом себе и не 
оглядываться. Благодеяние и благожелательность мы распространяем на тех, кто 
уже находится в какой-нибудь зависимости от нас (т.е. привык думать о нас, как 
о своей причине); мы желаем приумножить их власть оттого, что таким образом 
приумножаем свою собственную, или мы хотим показать им всю выгоду того, что 
значит - быть в нашей власти, - тогда они в большей мере довольствуются своим 
положением и с большей враждебностью и боевой готовностью относятся к врагам 
нашей власти. Приносим ли мыф при благо_ или злодеяниях какие-либо жертвы, это 
ничуть не изменяет значимости наших поступков; даже если мы отдаем этому свою 
жизнь, как мученик ради своей церкви, эта жертва приносится нашему стремлению к 
власти или с целью сохранения нашего чувства власти. Ибо тот, кто чувствует: "я 
обладаю истиной", - какими владениями он не поскупится, дабы сохранить это 
ощущение! Чего только он не вышвырнет за борт, чтобы удержаться "наверху", - т.