РОЖДЕНИЕ ТРАГЕДИИ ИЗ ДУХА МУЗЫКИ
ПРЕДИСЛОВИЕ К РИХАРДУ ВАГНЕРУ 

Чтобы отдалить от себя все возможные сомнения, волнения и недоразумения, к 
которым, при своеобразном характере нашей эстетической общественности, могут 
подать повод сопоставленные в этом сочинении мысли, и чтобы иметь возможность 
написать и эти вводные слова с тем же созерцательным блаженством, отпечаток 
которого, как окаменелость счастливых и возвышенных часов, лежит на каждой 
странице, — я вызываю перед взором моим тот миг, когда Вы, мой глубокоуважаемый 
друг, получите эту книгу: я вижу, как Вы, быть может после вечерней прогулки по 
зимнему снегу, разглядываете раскованного Прометея на заглавном листе, читаете 
моё имя и сразу же проникаетесь убеждением, что, каково бы ни было содержание 
этого сочинения, — автор его несомненно имеет сказать что-либо серьёзное и 
внушительное, равным образом что он при всём, что он измыслил здесь, видел Вас 
перед собою и обращался к Вам, а следовательно, мог написать лишь нечто 
соответствующее Вашему присутствию. При этом Вы припомните, что я в то же время,
 когда создавалось Ваше чудное юбилейное сочинение о Бетховене, т. е. среди 
ужасов и величия только что разгоревшейся войны, — готовился к этим мыслям. Но 
в ошибку впали бы те, которые усмотрели бы в этом совпадении наличность 
противоречия между патриотическим возбуждением и эстетическим сибаритством, 
между мужественной серьёзностью и весёлой игрой; напротив, при действительном 
прочтении этой книги им станет до изумительности ясным, с какой строго немецкой 
проблемой мы здесь имеем дело, поставленной нами как раз в средоточие немецких 
надежд, как точка апогея и поворота. Но, быть может, этим самым лицам покажется 
вообще неприличным столь серьёзное отношение к эстетической проблеме, раз они 
не в состоянии видеть в искусстве чего-либо большего, чем весёлой побочности, 
или, пожалуй, звона бубенчиков, сопровождающего «серьёзность существования», но,
 в сущности, излишнего; словно никто не знает, что уже само противопоставление 
искусства «серьёзности существования» — грубое недоразумение. Этим серьёзным я 
позволю себе сказать, что моё убеждение и взгляд на искусство, как на высшую 
задачу и собственно метафизическую деятельность в этой жизни, согласны с 
воззрением того мужа, которому я, как передовому великому бойцу на этом пути, 
посвящаю эту книгу. 

Базель, конец 1871 года 	

	
1

Было бы большим выигрышем для эстетической науки, если бы не только путём 
логического уразумения, но и путём непосредственной интуиции пришли к сознанию, 
что поступательное движение искусства связано с двойственностью аполлонического 
и дионисического начал, подобным же образом, как рождение стоит в зависимости 
от двойственности полов, при непрестанной борьбе и лишь периодически 
наступающем примирении. Названия эти мы заимствуем у греков, разъясняющих тому, 
кто в силах уразуметь, глубокомысленные эсотерические учения свои в области 
воззрений на искусство не с помощью понятий, но в резко отчётливых образах мира 
богов. С их двумя божествами искусств, Аполлоном и Дионисом, связано наше 
знание о той огромной противоположности в происхождении и целях, которую мы 
встречаем в греческом мире между искусством пластических образов — 
аполлоническим — и непластическим искусством музыки — искусством Диониса; эти 
два столь различных стремления действуют рядом одно с другим, чаще всего в 
открытом раздоре между собой и взаимно побуждая друг друга ко всё новым и более 
мощным порождениям, дабы в них увековечить борьбу названных противоположностей, 
только по-видимому соединённых общим словом «искусство»; пока наконец 
чудодейственным метафизическим актом эллинской «воли» они не явятся связанными 
в некоторую постоянную двойственность и в этой двойственности не создадут 
наконец столь же дионисического, сколь и аполлонического произведения искусства 
— аттической трагедии. 

Чтобы уяснить себе оба этих стремления, представим их сначала как разъединённые 
художественные миры сновидения и опьянения, между каковыми физиологическими 
явлениями подмечается противоположность, соответствующая противоположности 
аполлонического и дионисического начал. В сновидениях впервые предстали, по 
мнению Лукреция, душам людей чудные образы богов; во сне великий ваятель увидел 
чарующую соразмерность членов сверхчеловеческих существ; и эллинский поэт, 
спрошенный о тайне поэтических зачатий, также вспомнил бы о сне и дал бы 
поучение, сходное с тем, которое Ганс Сакс даёт в «Мейстерзингерах»: 
      Мой друг, поэты рождены, 
      Чтоб толковать свои же сны. 
      Всё то, чем грезим мы в мечтах, 
      Раскрыто перед нами в снах: 
      И толк искуснейших стихов 
      Лишь в толкованье вещих снов.

Прекрасная иллюзия видений, в создании которых каждый человек является вполне 
художником, есть предпосылка всех пластических искусств, а также, как мы увидим,
 одна из важных сторон поэзии. Мы находим наслаждение в непосредственном 
уразумении такого образа; все формы говорят нам: нет ничего безразличного и 
ненужного. Но и при всей жизненности этой действительности снов у нас всё же