"злой" другого происхождения. Презрением клеймят человека трусливого, 
малодушного, мелочного, думающего об узкой пользе, а также недоверчивого, со 
взглядом исподлобья, унижающегося, - собачью породу людей, выносящую дурное 
обхождение, попрошайку-льстеца и прежде всего лжеца: все аристократы глубоко 
уверены в лживости простого народа. "Мы, правдивые" - так называли себя 
благородные в Древней Греции. Очевидно, что обозначение моральной ценности 
прилагалось сначала к людям, и только в отвлечённом виде и позже перенесено на 
поступки, поэтому историки морали делают большую ошибку, беря за исходную точку,
 например, вопрос: "почему восхвалялся сострадательный поступок?" Люди знатной 
породы чувствуют себя мерилом ценностей, они не нуждаются в одобрении, они 
говорят: "что вредно для меня, то вредно само по себе", они сознают себя тем, 
что вообще только и даёт достоинство вещам, они созидают ценности. Они чтут всё,
 что знают в себе, - такая мораль есть самопрославление. Тут мы видим на первом 
плане чувство избытка, чувство мощи, бьющей через край, счастье высокого 
напряжения, сознание богатства, готового дарить и раздавать: и знатный человек 
помогает несчастному, но не или почти не из сострадания, а больше из побуждения,
 вызываемого избытком мощи. Знатный человек чтит в себе человека мощного, а 
также такого, который властвует над самим собой, который умеет говорить и 
безмолвствовать, который охотно проявляет строгость и суровость по отношению к 
самому себе и благоговеет перед всем строгим и суровым. "Твёрдое сердце вложил 
Вотан в грудь мою", говорится в одной старой скандинавской саге; и вполне верны 
эти слова. вырвавшиеся из души гордого викинга. Такая порода людей гордится 
именно тем, что она создана не для сострадания, - отчего герой саги и 
предостерегает: "у кого смолоду сердце не твёрдо, у того оно не будет твёрдым 
никогда". Думающие так знатные и храбрые люди слишком далеки от морали, видящей 
в сострадании, или в альтруистических поступках, или в desinteressement 
отличительный признак нравственного; вера в самого себя, гордость самим собою, 
глубокая враждебность и ирония по отношению к "бескорыстию" столь же несомненно 
относятся к морали знатных, как лёгкое презрение и осторожность по отношению к 
сочувствию и "сердечной теплоте". - Если кто умеет чтить, так это именно люди 
сильные, это их искусство, это изобретено ими. Глубокое уважение к древности и 
родовитости - всё право зиждется на этом двойном уважении, - вера и 
предрассудки, благоприятствующие предкам и неблагоприятствующие потомкам, есть 
типичное в морали людей сильных; и если, обратно, люди "современных идей" почти 
инстинктивно верят в "прогресс" и "будущее", всё более и более теряя уважение к 
древности, то это уже в достаточной степени свидетельствует о незнатном 
происхождении этих "идей". Но более всего мораль людей властвующих чужда и 
тягостна современному вкусу строгостью своего принципа, что обязанности 
существуют только по отношению к себе подобным, что по отношению к существам 
более низкого ранга, по отношению ко всему чуждому можно поступать по 
благоусмотрению или "по влечению сердца" и, во всяком случае, находясь "по ту 
сторону добра и зла", - сюда может относиться сострадание и тому подобное. 
Способность и обязанность к долгой благодарности и долгой мести - и то и другое 
лишь в среде себе подобных, - изощрённость по части возмездия, утончённость 
понятия дружбы, до известной степени необходимость иметь врагов (как бы в 
качестве отводных каналов для аффектов зависти, сварливости и заносчивости, - в 
сущности, для того, чтобы иметь возможность быть хорошим другом) - всё это 
типичные признаки морали знатных, которая, как сказано, не есть мораль 
"современных идей", и оттого нынче её столь же трудно восчувствовать, сколь 
трудно выкопать и раскрыть. - Иначе обстоит дело со вторым типом морали, с 
моралью рабов. Положим, что морализировать начнут люди насилуемые, угнетённые, 
страдающие, несвободные, не уверенные в самих себе и усталые, - какова будет их 
моральная оценка? Вероятно, в ней выразится пессимистически подозрительное 
отношение ко всей участи человека, быть может даже осуждение человека вместе с 
его участью. Раб смотрит недоброжелательно на добродетели сильного: он 
относится скептически и с недоверием, с тонким недоверием ко всему "хорошему", 
что чтится ими, - ему хочется убедить себя, что само счастье их не истинное. 
Наоборот, он окружает ореолом и выдвигает на первый план такие качества, 
которые служат для облегчения существования страждущих: таким образом входят в 
честь сострадание, услужливая, готовая на помощь рука, сердечная теплота, 
терпение, прилежание, кротость и дружелюбие, - ибо здесь это наиполезнейшие 
качества и почти единственные средства, дающие возможность выносить бремя 
существования. Мораль рабов по существу своему есть мораль полезности. Вот где 
источник возникновения знаменитого противоположения "добрый" и "злой" - в 
категорию злого зачисляется всё мощное и опасное, обладающее грозностью, 
хитростью и силой, не допускающей презрения. Стало быть, согласно морали рабов, 
"злой" возбуждает страх; согласно же морали господ, именно "хороший" человек 
возбуждает и стремится возбуждать страх, тогда как "плохой" вызывает к себе 
презрение. Контраст становится особенно резким, когда в конце концов как 
необходимое следствие рабской морали к чувству, возбуждаемому "добрым" 
человеком в её духе, примешивается некоторое пренебрежение - пусть даже лёгкое 
и благодушное, - ибо добрый, по понятиям рабов, должен быть во всяком случае 
неопасным человеком: он добродушен, легко поддаётся обману, быть может, 
немножко глуп, un bonhomme. Всюду, где мораль рабов является преобладающей, 
язык обнаруживает склонность к сближению слов "добрый" и "глупый". - Последнее 
коренное различие: стремление к свободе, инстинктивная жажда счастья и 
наслаждений, порождаемых чувством свободы, столь же необходимо связана с 
рабской моралью и моральностью, как искусство и энтузиазм в благоговении и 
преданности является регулярным симптомом аристократического образа мыслей и 
аристократической оценки вещей. - Отсюда понятно само собою, отчего любовь, как