Фридрих Ницше
ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ, СЛИШКОМ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ

Работу над книгой Ницше начал в Соренто, куда он вынужден был перехать осенью 
1876 г., прервав по состоянию здоровья университетские лекции и взяв годичный 
отпуск. 1-ый том вышел в свет в мае 1878 г. в издательстве Э. Шмейцнера в 
Хемнице. Книга произвела впечатление взорвавшейся бомбы, особенно в 
вагнеровских кругах; налицо был самый бесцеремонный разрыв с прежними 
ценностями: эллинством, христианством, метафизикой, Вагнером, Шопенгауэром.
Произведение публикуется по изданию: Фридрих Ницше, сочинения в 2-х томах, том 
1, издательство "Мысль", Москва 1990.
Перевод - C. Л. Франка.



ПРЕДИСЛОВИЕ 
1 
Довольно часто и всегда с большим удивлением мне говорили, что есть что-то 
общее и отличительное во всех моих произведениях, начиная с "Рождения трагедии" 
вплоть до недавно опубликованного "Пролога к философии будущего": все они 
содержат - говорили мне - западни и сети для неосторожных птиц и едва ли не 
постоянный незаметный призыв к перевороту всех привычных оценок и ценимых 
привычек. Как? Все это только - человеческое, слишком человеческое? К этому 
вздоху приводит чтение моих произведений; читатель испытывает некоторого рода 
пугливость и недоверие даже к морали, более того, его немало искушает и 
поощряет к защите худших вещей мысль: а что, если это - только наилучшим 
образом оклеветанные вещи? Мои произведения называли школой подозрения, еще 
более - школой презрения, к счастью, также школой мужества и даже дерзости. И 
действительно, я и сам не думаю, чтобы кто-то когда-либо глядел на мир с таким 
глубоким подозрением, как я, и не только в качестве случайного адвоката дьявола,
 но и - выражаясь богословски - в качестве врага и допросчика Бога; и кто 
угадывает хоть что-нибудь из последствий всякого глубокого подозрения - из 
озноба и тревог одиночества, на которые осуждает всякая безусловная различность 
взора, - тот поймет также, как часто, чтобы отдохнуть от себя и как бы временно 
забыть себя, я тщился приютиться где-либо - в какой-либо почтительности, или 
вражде, или научности, или шаловливости, или глупости, а также почему, когда я 
не находил того, что мне было нужно, мне приходилось искусственно овладевать им,
 подделывать и сочинять себе это ( - и разве поэты делали когда-либо что 
другое? и для чего же и существует все искусство на свете?). Но что мне было 
всегда нужнее всего для моего лечения и самовосстановления, так это вера, что я 
не одинок в этом смысле, что мой взор не одинок, - волшебное чаяние родства и 
равенства во взоре и вожделении, доверчивый покой дружбы, слепота вдвоем, без 
подозрений и знаков вопроса, наслаждение внешностью, поверхностью, близким и 
ближайшим - всем, что имеет цвет, кожу и видимость. Может быть, в этом 
отношении меня можно уличить в кое-каком "искусстве" и признать тонким 
фальшивомонетчиком; уличить, например, в том, что я намеренно-умышленно 
закрывал глаза на шопенгауэровскую слепую волю к морали в ту пору, когда я уже 
ясно различал в делах морали, а также что я обманывал себя насчет неизлечимого 
романтизма Рихарда Вагнера, как если бы он был началом, а не концом; а также 
насчет греков, а также насчет немцев и их будущности - и, может быть, наберется 
еще целый длинный список этих "также"? - Но допустим, что все это так, что во 
всем этом можно с полным основанием уличить меня; что же вы знаете, что можете 
вы знать о том, сколько хитрости самосохранения, сколько разума и высшей 
предосторожности содержится в таком самообмане - и сколько лживости мне еще 
нужно, чтобы я мог всегда сызнова позволять себе роскошь моей правдивости?.. 
Довольно, я еще живу; а жизнь уж так устроена, что она основана не на морали; 
она ищет заблуждения, она живет заблуждением... но не правда ли? я опять уже 
принялся за свое, начал делать то, что делаю всегда, - я, старый имморалист и 
птицелов, - говорить безнравственно, вненравственно, "по ту сторону добра и 
зла"? - 
2
- Так, однажды, когда мне это было нужно, я изобрел для себя и "свободные умы", 
которым посвящена эта меланхолично-смелая книга под названием "Человеческое, 
слишком человеческое"; таких "свободных умов" нет и не было - но, повторяю, 
общение с ними было мне нужно тогда, чтобы сохранить хорошее настроение среди 
худого устроения (болезни, одиночества, чужбины, acedia, бездеятельности); они 
были мне нужны, как бравые товарищи и призраки, с которыми болтаешь и смеешься, 
когда есть охота болтать и смеяться, и которых посылаешь к черту, когда они 
становятся скучными, - как возмещение недостающих друзей. Что такие свободные 
умы могли бы существовать, что наша Европа будет иметь среди своих сыновей 
завтрашнего и послезавтрашнего дня таких веселых и дерзких ребят во плоти и 
осязательно, а не, как в моем случае, в качестве схем и отшельнической игры в 
тени - в этом я менее всего хотел бы сомневаться. Я уже вижу, как они идут, 
медленно-медленно; и, может быть, я содействую ускорению их прихода, описывая 
наперед, в чем я вижу условия и пути их прихода? - - 
3
Можно предположить, что душа, в которой некогда должен совершенно созреть и 
налиться сладостью тип "свободного ума", испытала, как решающее событие своей 
жизни, великий разрыв и что до этого она была тем более связанной душой и