предварительно пытаются найти возмещение и своего рода заполнение в преданности 
государству. После этой, быть может, весьма длительной переходной борьбы 
решается, наконец, достаточно ли еще сильны религиозные партии, чтобы 
возвратить старое состояние и повернуть назад колесо, - в таком случае 
государством неизбежно овладевает просвещенный деспотизм (быть может, менее 
просвещенный и более боязливый, чем прежде), - или же побеждают безрелигиозные 
партии и в течение нескольких поколений препятствуют преемственному 
распространению враждебного направления, например, с помощью школ и воспитания, 
и, наконец, делают его совершенно невозможным. Но затем и у них слабеет 
упомянутое увлечение государством; все яснее становится, что вместе с 
религиозным обоготворением, для которого государство было таинством и 
сверхмировым созданием, потрясено и почтительное, основанное на авторитете, 
отношение к нему. Отныне отдельные лица интересуются им, лишь поскольку оно 
может быть им полезно или вредно, и всеми силами теснятся к нему, чтобы 
приобрести влияние на него. Но это соперничество вскоре становится слишком 
велико, люди и партии меняются слишком быстро, слишком яростно сбрасывают друг 
друга с горы, как только они достигли ее вершины. Всем мероприятиям, которые 
проводит правительство, недостает залога длительности; начинают избегать 
предприятий, которые десятилетия и столетия должны тихо произрастать, чтобы 
принести зрелые плоды. Никто не чувствует иного обязательства в отношении 
закона, как только покориться на мгновение власти, которая внесла этот закон; 
но тотчас же употребляются усилия, чтобы взорвать ее новой властью, 
новообразованным большинством. В конце концов это можно высказать с 
уверенностью - недоверие ко всякому управлению, уяснение бесполезности и 
изнурительности таких недолговечных распрей влечет людей к совершенно новому 
решению: к отмене понятия государства, к устранению противоположности между 
"частным" и "публичным". Частные общества шаг за шагом вовлекают в свою сферу 
государственные дела: даже самый неподатливый остаток, который сохранится от 
прежней работы правительства (например, деятельность, охраняющая частных лиц от 
частных же лиц), в конце концов будет также выполняться частными предприятиями. 
Пренебрежение к государству, упадок и смерть государства, разнуздание частного 
лица (я остерегаюсь сказать: индивида) есть последствие демократического 
понятия государства; в этом его миссия. Если оно исполнило свою задачу - 
которая, как все человеческое, несет в своем лоне много мудрого и много 
неразумного, - если все возвратные припадки старой болезни преодолены, то 
раскрывается новая страница в книге сказок человечества, - страница, на которой 
можно будет прочитать весьма диковинные истории, а может быть, и кое-что 
хорошее. - Чтобы еще раз коротко повторить все вышесказанное: интерес 
опекающего правительства и интерес религии идут рука об руку, так что, когда 
начинает отмирать последняя, потрясается и основа государства. Вера в 
божественный порядок политических дел, в таинство, которым овеяно существование 
государства, имеет религиозное происхождение; если религия исчезнет, то 
государство неизбежно потеряет свое покрывало Изиды и не будет возбуждать 
благоговения. Суверенность народа, рассматриваемая вблизи, содействует тому, 
чтобы рассеять даже последнее очарование и суеверие в области этих чувств; 
современная демократия есть историческая форма падения государства. - Горизонты,
 которые открываются в результате этого несомненного падения, однако, не во 
всех отношениях могут быть названы печальными: рассудительность и себялюбие 
людей развиты в них лучше всех прочих их свойств; если государство уже не 
удовлетворяет запросам этих сил, то менее всего наступит хаос, а скорее еще 
более целесообразное учреждение, чем государство, одержит победу над 
государством. Человечество уже пережило смерть некоторых организованных сил - 
как, например, родовой общины, которая в течение тысячелетий была более 
могущественна, чем семья, и даже властвовала и управляла задолго до 
возникновения последней. Мы сами видим, как столь значительная правовая и 
социальная идея семьи, которая некогда господствовала всюду в пределах римской 
культуры, становится все слабее и бессильнее. Так и позднейшее поколение будет 
видеть, как государство в отдельных местах земли все более теряет свое значение 
- представление, которое многие современные люди едва могут помыслить без 
страха и отвращения. Активно содействовать распространению и осуществлению 
этого представления есть, правда, дело иное: нужно иметь весьма самоуверенное 
мнение о своем уме и очень плохо понимать историю, чтобы уже теперь приложить 
руку к плугу, - тогда как еще никто не может указать семян, которые были 
посеяны на взрытой почве. Итак, доверимся "рассудительности и себялюбию людей" 
и будем надеяться, что государство теперь еще устоит добрый промежуток времени 
и что разрушительные попытки слишком ревностных и поспешных полуневежд будут 
отвергнуты!
473
Социализм в отношении его средств. Социализм есть фантастический младший брат 
почти отжившего деспотизма, которому он хочет наследовать; его стремления, 
следовательно, в глубочайшем смысле слова реакционны. Ибо он жаждет такой 
полноты государственной власти, какою обладал только самый крайний деспотизм, и 
он даже превосходит все прошлое тем, что стремится к формальному уничтожению 
личности; последняя представляется ему неправомерной роскошью природы, и он 
хочет реформировать ее, превратив ее в целесообразный орган коллектива. В силу 
своего родства он всегда появляется поблизости всякой чрезмерно развитой власти,
 как старый типичный социалист Платон - при дворе сицилийского тирана; он 
приветствует цезаристское могущественное государство века (а при случае и 
содействует ему), потому что, как сказано, он хочет стать его наследником. Но 
даже это наследство было бы недостаточно для его целей, он нуждается в такой