бессвязным: оно всплывает из нашего сознания без связи с прошедшим или будущим. 
Мы чувствуем голод, но первоначально не думаем, что организм ищет 
самосохранения; напротив, это чувство, по-видимому, сказывается без основания и 
цели, оно изолируется и считает себя произвольным. Итак, вера в свободу воли 
есть первоначальное заблуждение всего органического мира, столь же старое, как 
первые пробуждения логической мысли; вера в безусловные субстанции и в 
одинаковые вещи есть также первоначальное, столь же старое заблуждение всего 
органического мира. И поскольку вся метафизика преимущественно занималась 
субстанцией и свободой воли, ее можно обозначить как науку, трактующую об 
основных заблуждениях человека, - но только так, как будто бы это были основные 
истины.
19
Число. Открытие законов чисел было сделано на почве первоначально уже 
господствовавшего заблуждения, что существует множество одинаковых вещей (тогда 
как в действительности нет ничего одинакового) и по меньшей мере что существуют 
вещи (тогда как не существует никакой "вещи"). Допущение множественности всегда 
уже предполагает, что существует нечто, что встречается неоднократно; но именно 
здесь уже царит заблуждение, уже здесь мы измышляем сущности, единства, которых 
нет на самом деле. - Наши ощущения пространства и времени ложны, ибо, будучи 
последовательно проверены, они приводят к логическим противоречиям. Во всех 
научных выводах мы неизбежно всегда включаем в расчет некоторые ложные 
величины; но так как эти величины по крайней мере постоянны, как, например, 
наше ощущение времени и пространства, то результаты науки приобретают все же 
совершенную строгость и точность в их взаимоотношении между собою; на них можно 
опираться - до того последнего, конечного вывода, в котором ошибочные основные 
допущения - упомянутые постоянные ложные величины - вступают в противоречие с 
результатами, например в атомистической теории. Тут мы все еще чувствуем себя 
вынужденными допустить "вещь" или материальный "субстрат", который движется, - 
тогда как вся научная работа именно и преследовала задачу разложить все 
вещеобразное (материальное) на движения: мы и здесь еще различаем в нашем 
ощущении между движущим и движимым и не можем выйти из этого круга, ибо вера в 
вещи издавна вросла в наше существо. - Если Кант говорит: "Разум не черпает 
своих законов из природы, а предписывает их последней", то это совершенно верно 
в отношении понятия природы, которое мы принуждены связывать с ней (природа = 
мир как представление, т. е. как заблуждение), но которое есть суммирование 
множества заблуждений разума. - К миру, который не есть наше представление, 
совершенно неприменимы законы чисел: последние имеют значение только для 
человеческого мира.
20
Несколько ступеней назад. Одна, несомненно, весьма высокая ступень образования 
достигнута, когда человек преодолевает суеверные и религиозные понятия и страхи 
и, например, уже не верит больше в милых ангелочков и в первородный грех, а 
также отвыкает говорить о спасении души. Достигнув этой ступени освобождения, 
он должен еще с величайшим напряжением своей рассудительности преодолеть 
метафизику. Но тогда необходимо обратное движение: он должен понять 
историческую, а также и психологическую правомерность таких представлений, он 
должен познать, что величайшая помощь человечеству исходила оттуда и что без 
такого обратного движения можно было бы лишиться лучших результатов, 
достигнутых человечеством доселе. - В отношении философской метафизики я вижу 
теперь все больше людей, которые достигли отрицательной цели (именно что всякая 
положительная метафизика есть заблуждение), но лишь немногих, которые 
спустились несколькими ступенями ниже: ибо существенное заключается в том, 
чтобы смотреть поверх последней ступени лестницы, а не успокаиваться на ней. 
Самые просвещенные люди достигают лишь того, что освобождаются от метафизики и 
оглядываются на нее с сознанием своего превосходства, тогда как и здесь, как на 
ипподроме, необходимо свернуть с финишной черты.
21
Предположительная победа скепсиса. Попробуем признать исходную точку 
скептицизма; допустим, что не существует другого, метафизического мира и что 
все заимствованные из метафизики объяснения единственного знакомого нам мира 
непригодны для нас; какими глазами стали бы мы тогда смотреть на людей и вещи? 
Это можно представить себе, и это полезно сделать, даже если вопрос, доказали 
ли Кант и Шопенгауэр научно что-либо метафизическое, был бы отвергнут. Ибо с 
точки зрения исторической вероятности весьма возможно, что некогда в этом 
отношении люди станут в общем и целом скептиками; и вот, вопрос гласит: как 
сложится тогда человеческое общество под влиянием такого настроения? Быть может,
 научное доказательство какого-либо метафизического мира уже настолько трудно, 
что человечество не может более отрешиться от недоверия к нему. А когда 
чувствуешь недоверие к метафизике, то это в общем и целом приводит к таким же 
результатам, как если бы она была прямо опровергнута и в нее нельзя было бы 
верить. Исторический вопрос в отношении неметафизического настроения 
человечества остается в обоих случаях одинаковым.
22
Неверие в "monumentum aere perennius". Существенный ущерб, который приносит с 
собой уничтожение метафизических воззрений, состоит в том, что индивид слишком 
пристально всматривается в свою краткую жизнь и не получает никаких более 
сильных импульсов, которые заставляли бы его работать над длительными, 
предназначенными для столетий организациями; он хочет сам срывать плоды с 
дерева, которое он сажает, и потому он не хочет более сажать те деревья, 
которые требуют векового равномерного ухода и которые предназначены бросать