состоит огромная задача великих умов ближайшего века.
26
Реакция как прогресс. Иногда появляются резкие, могущественные и захватывающие, 
но тем не менее отсталые умы, которые еще раз воскрешают пройденную фазу 
человечества; они служат доказательством, что новые направления, которым они 
противодействуют, еще недостаточно сильны, что в них чего-то не хватает: иначе 
последние сумели бы лучше отразить этих заклинателей прошлого. Так, например, 
Реформация Лютера свидетельствует о том, что в его эпоху все движения свободы 
духа были еще неверными, робкими, юношескими; наука еще не могла поднять головы.
 И даже все Возрождение кажется первой весной, которая почти вновь засыпается 
снегом. Но и в нашем столетии метафизика Шопенгауэра доказала, что и теперь еще 
научный дух недостаточно силен; поэтому средневековое христианское 
миропонимание и человекоощущение могло еще раз полностью воскреснуть в учении 
Шопенгауэра, несмотря на давно уже осуществленное уничтожение всех христианских 
догматов. Науки в его учении хоть отбавляй, но не она властвует над последним, 
а, напротив, старая, хорошо знакомая "метафизическая потребность". Несомненно, 
одним из величайших и неоценимых преимуществ, которое мы получаем от 
Шопенгауэра, является то, что он временно оттесняет наше чувство назад, к 
старым, могущественным формам понимания мира и людей, к которым иначе мы не так 
легко нашли бы путь. Приобретение для истории и справедливости весьма велико: я 
думаю, теперь никому не удалось бы легко без помощи Шопенгауэра проявить 
справедливость к христианству и его азиатским родственникам, что в особенности 
невозможно на почве еще существующего христианства. Лишь после этого великого 
успеха справедливости, лишь после того, как нам довелось исправить в столь 
существенном пункте исторический метод рассмотрения, который принесла с собой 
эпоха Просвещения, мы вправе снова нести далее знамя Просвещения - знамя, на 
котором написаны три имени: Петрарки, Эразма и Вольтера. Из реакции мы сделали 
прогресс.
27
Замена религии. Считается одобрением какой-либо философии, если ее признают 
заменой религии для народа. И действительно, в духовной экономии иногда 
необходимы переходные группы мыслей; так, переход от религии к научному 
миропониманию есть насильственный опасный скачок, которого нельзя рекомендовать.
 В этом смысле указанное одобрение справедливо. Но нужно наконец также понять, 
что потребности, которые удовлетворяла религия и отныне должна удовлетворять 
философия, не неизменны; сами эти потребности можно ослабить и истребить. 
Вспомним, например, христианскую душевную нужду, вздохи о внутренней 
испорченности, заботу о спасении - все это суть представления, проистекающие 
только из заблуждений разума и заслуживающие не удовлетворения, а уничтожения. 
Философия может быть полезна либо тем, что она также удовлетворяет эти 
потребности, либо тем, что она их устраняет; ибо это суть привитые, 
ограниченные во времени потребности, которые покоятся на предпосылках, 
противоречащих предпосылкам науки. Здесь в качестве перехода следует скорее 
воспользоваться искусством, чтобы облегчить перегруженную чувствами душу, ибо 
искусство гораздо менее поддерживает эти представления, чем метафизическая 
философия. От искусства можно затем легче перейти к действительно освобождающей 
философской науке.
28
Обесславленные слова. Долой изношенные до скуки слова "оптимизм" и "пессимизм"! 
Со дня на день уменьшается повод употреблять их; лишь болтуны нынче все еще не 
могут обойтись без них. Ибо к чему непременно быть оптимистом, если уже не 
приходится защищать Бога, который должен был создать лучший из миров, будь он 
сам благом и совершенством, - и какой мыслитель нуждается теперь в гипотезе 
Бога? - Но точно так же отсутствует и всякий повод к пессимистическому 
вероучению, если не нуждаешься в том, чтобы досаждать адвокатам Бога, 
богословам или богословствующим философам, и подчеркнуто защищать 
противоположное утверждение: что зло властвует, что страдание превышает 
удовольствие, что мир есть неудачное создание, проявление злой воли к жизни. Но 
кто еще заботится теперь о богословах - кроме самих богословов? - Если 
отвлечься от всякого богословия и борьбы с ним, то ясно, что мир не хорош и не 
дурен - и еще менее есть "лучший" или "худший" из миров - и что понятия 
"доброго" и "злого" имеют смысл лишь в применении к людям, да и здесь, пожалуй, 
неправомерны в их обычном употреблении. От хулящего и славословящего 
миропонимания мы во всяком случае должны уклониться.
29
Упоенность благоуханием цветов. Обыкновенно думают, что судно человечества 
сидит тем более глубоко, чем более оно нагружено; полагают, что, чем глубже 
человек мыслит, чем нежнее он чувствует, чем выше он себя ценит, чем дальше 
расстояние, отделяющее его от других животных, - чем более он является гением 
среди животных, - тем более он приближается к действительной сущности мира и к 
ее познанию. Он действительно и осуществляет это через науку, но он воображает, 
что еще в большей мере делает это через свои религии и искусства. Последние 
суть, правда, цветки мира, но они отнюдь не ближе к корню мира, чем стебель; из 
них нельзя ничуть лучше постигнуть сущность вещей, хотя почти все так думают. 
Заблуждение сделало человека столь глубоким, нежным, изобретательным, что он 
вырастил такие цветы, как религии и искусства. Чистое познавание было бы не в 
состоянии сделать это. Кто открыл бы нам сущность мира, тот причинил бы нам 
всем самое неприятное разочарование. Не мир как вещь в себе, а мир как 
представление (как заблуждение) столь значителен, глубок, чудесен и несет в 
своем лоне счастье и несчастье. Этот результат ведет к философии логического