естественная законность первого ранга, над которой не имеет силы никакой 
произвол, никакая «современная идея». В каждом здоровом обществе выступают, 
обусловливая друг друга, три физиологически разнопритягательных типа, из 
которых каждый имеет свою собственную гигиену, свою собственную область труда, 
особый род чувства совершенства и мастерства. Природа, а не Ману отделяет одних 
— по преимуществу сильных духом, других — по преимуществу сильных мускулами и 
темпераментом и третьих, не выдающихся ни тем, ни другим — посредственных: 
последние, как большинство, первые, как элита. Высшая каста — я называю её 
кастой немногих — имеет, будучи совершенной, также и преимущества немногих: это 
значит — быть земными представителями счастья, красоты, доброты. Только 
наиболее одарённые духовно люди имеют разрешение на красоту, на прекрасное; 
только у них доброта не есть слабость. Pulchrum est paucorum hominum: доброе 
есть преимущество. Ничто так не возбраняется им, как дурные манеры, или 
пессимистический взгляд, глаз, который всё видит в дурном свете, или даже 
негодование на общую картину мира. Негодование — это преимущество чандалы; 
также и пессимизм. «Мир совершенен» — так говорит инстинкт духовно одарённых, 
инстинкт, утверждающий жизнь: «несовершенство, всё, что стоит ниже нас, 
дистанция, пафос дистанции, сама чандала, — всё принадлежит к этому 
совершенству». Духовно одарённые, как самые сильные, находят своё счастье там, 
где другие нашли бы свою погибель, — в лабиринте, в жестокости к себе и другим, 
в исканиях; их удовольствие — это самопринуждение; аскетизм делается у них 
природой, потребностью, инстинктом. Трудную задачу считают они привилегией; 
играть тяжестями, которые могут раздавить других, — это их отдых... Познание 
для них форма подвижничества. — Такой род людей более всех достоин почтения — 
это не исключает того, что они самые весёлые, радушные люди. Они господствуют 
не потому, что хотят, но потому, что они существуют; им не предоставлена 
свобода быть вторыми. — Вторые — это стражи права, опекуны порядка и 
безопасности, это благородные воины, это прежде всего король, как высшая 
формула воина, судьи и хранителя закона. Вторые — это исполнители сильных духом,
 их ближайшая среда, то, что берёт на себя всё грубое в господстве) их свита, 
их правая рука, их лучшие ученики. — Во всём, повторяю, нет ничего 
произвольного, ничего «деланного»; всё, что нe так, то сделано, — природа там 
опозорена... Порядок каст, иерархия, только и формулирует высший закон самой 
жизни; разделение трёх типов необходимо для поддержания общества, для того, 
чтобы сделать возможными высшие и наивысшие типы, — неравенство прав есть 
только условие к тому, чтобы вообще существовали права. — Право есть привилегия.
 Преимущество каждого в особенностях его бытия. Не будем низко оценивать 
преимущества посредственных. Жизнь, по мере возвышения, всегда становится 
суровее, — увеличивается холод, увеличивается ответственность. Высокая культура 
— это пирамида: она может стоять только на широком основании, она имеет, как 
предпосылку, прежде всего сильную и здоровую посредственность. Ремесло, 
торговля, земледелие, наука, большая часть искусств, одним словом, всё, что 
содержится в понятии специальной деятельности, согласуется только с 
посредственным — в возможностях и желаниях; подобному нет места среди 
исключений, относящийся сюда инстинкт одинаково противоречил бы как 
аристократизму, так и анархизму. Чтобы иметь общественную полезность, быть 
колесом, функцией, для этого должно быть естественное призвание: не общество, а 
род счастья, к которому способно только большинство, делает из них 
интеллигентные машины. Для посредственностей быть посредственностью есть 
счастье; мастерство в одном, специальность — это естественный инстинкт. Было бы 
совершенно недостойно более глубокого духа в посредственности самой по себе 
видеть нечто отрицательное. Она есть первая необходимость для того, чтобы 
существовали исключения: ею обусловливается высокая культура. Если 
исключительный человек относится к посредственным бережнее, чем к себе и себе 
подобным, то это для него не вежливость лишь, но просто его обязанность... Кого 
более всего я ненавижу между теперешней сволочью? Сволочь социалистическую, 
апостолов чандалы, которые хоронят инстинкт, удовольствие, чувство 
удовлетворённости рабочего с его малым бытием, — которые делают его завистливым,
 учат его мести... Нет несправедливости в неравных правах, несправедливость в 
притязании на «равные» права... Что дурно? Но я уже сказал это: всё, что 
происходит из слабости, из зависти, из мести. — Анархист и христианин одного 
происхождения.
58
Конечно, есть различие, с какою целью лгут: для того ли, чтобы поддерживать или 
чтобы разрушать. Сравним христианина и анархиста: их цель, их инстинкт ведёт 
только к разрушению. Доказательство этого положения можно вычитать из истории: 
она представляет его с ужасающей ясностью. Мы только что познакомились с 
религиозным законодательством, целью которого было «увековечить» великую 
организацию общества — высшее условие для того, чтобы преуспевала жизнь; 
христианство нашло свою миссию в том, чтобы положить конец такой организации, 
потому что в ней преуспевает жизнь. С давно прошедших времён эксперимента и 
неуверенности разум должен был отложить там свои плоды для дальнейшего 
пользования, и собранная жатва была так обильна, так совершенна, как только 
возможно: здесь, наоборот, жатва была отравлена за ночь... То, что составляло 
aere perennius — imperium Romanum, самая грандиозная форма организации при 
труднейших условиях, такая форма, какая до сих пор могла быть только достигнута,
 в сравнении с которой всё прошедшее и последующее есть только кустарничество, 
тупость, дилетантизм, — из всего этого те святые анархисты сделали себе 
«благочестие» с целью разрушить «мир», т. е. imperium Romanum, так, чтобы не 
осталось камня на камне, пока германцы и прочий сброд не сделались над ним