вопросов об «истинном и ложном», эти вещи совсем не позволяют лгать. Ибо, чтобы 
лгать, нужно быть в состоянии решать, что здесь истинно. Но этого как раз 
человек не может; священник здесь только рупор Бога. Такой жреческий силлогизм 
не является только еврейским или христианским: право на ложь и на благоразумие 
«откровения» принадлежит жрецу в его типе, будь то жрецы decadence или жрецы 
язычества. (Язычники — это все те из относящихся к жизни положительно, для 
которых Бог служит выражением великого Да по отношению ко всем вещам.) — 
«Закон», «воля Божья», «священная книга», «боговдохновение» — всё это только 
слова для обозначения условий, при которых жрец идёт к власти, которыми он 
поддерживает свою власть — эти понятия лежат в основании всех жреческих 
организаций, всех жреческих и жреческо-философских проявлений господства. 
«Святая ложь» обща Конфуцию, книге законов Ману, Магомету, христианской церкви; 
в ней нет недостатка и у Платона. «Истина здесь» — эти слова, где бы они ни 
слышались, означают: жрец лжёт.
56
— В конце концов, мы подходим к тому, с какою целью лгут. Что христианству 
недостаёт «святых» целей, это моё возражение против его средств. У него только 
дурные цели: отравление, оклеветание, отрицание жизни, презрение тела, 
уничижение и саморастление человека через понятие греха, — следовательно, также 
дурны и его средства. — Совершенно с противоположным чувством я читаю книгу 
законов Ману, произведение, несравненное в духовном отношении; даже назвать его 
на одном дыхании с Библией было бы грехом против духа. И понятно, почему: оно 
имеет за собой, «в» себе действительную философию, а не только зловонный иудаин 
с его раввинизмом и суевериями, наоборот, оно кое-что даёт даже самому 
избалованному психологу. Нельзя забывать главного — основного отличия этой 
книги от всякого рода Библии: знатные сословия, философы и воины при её помощи 
держат в руках массы: повсюду благородные ценности, чувство совершенства, 
утверждение жизни, торжествующее чувство благосостояния по отношению к себе и к 
жизни, солнечный свет разлит на всей книге. — Все вещи, на которые христианство 
испускает свою бездонную пошлость, как, например, зачатие, женщина, брак, здесь 
трактуются серьёзно, с почтением, любовью и доверием. Как можно давать в руки 
детей или женщин книгу, которая содержит такие гнусные слова: «во избежание 
блуда каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа... лучше вступить в брак,
 нежели разжигаться?» И можно ли быть христианином, коль скоро понятием об 
immaculata conceptio самое происхождение человека охристианивается, т. е. 
загрязняется?.. Я не знаю ни одной книги, где о женщине сказано бы было так 
много нежных и благожелательных вещей, как в книге законов Ману; эти старые 
седобородые святые обладают таким искусством вежливости по отношению к женщинам,
 как, может быть, никто другой. «Уста женщины, — говорится в одном месте, — 
грудь девушки, молитва ребёнка, дым жертвы всегда чисты». В другом месте: «нет 
ничего более чистого, чем свет солнца, тень коровы, воздух, вода, огонь и 
дыхание девушки». Далее следует, быть может, святая ложь: «все отверстия тела 
выше пупка — чисты, все ниже лежащие — нечисты; только у девушки всё тело 
чисто».
57
Если цель христианства сопоставить с целью законов Ману, если наилучшим образом 
осветить эту величайшую противоположность целей, то нечестивость христианских 
средств можно поймать in fragranti. Критик христианства не может избежать того, 
чтобы не выставить христианства заслуживающим презрения. Книга законов, вроде 
законов Ману, имеет такое же происхождение, как и всякая хорошая книга законов: 
она резюмирует опыт, благоразумие и экспериментальную мораль столетий, она 
подводит черту, но не творит ничего. Предпосылкой к кодификации такого рода 
является то, что средства создать авторитет истине, медленно и дорогой ценой 
завоеванной, совершенно отличны от тех средств, которыми она доказывается. 
Книга законов никогда не говорит о пользе, об основаниях, о казуистике в 
предварительной истории закона: именно благодаря этому она лишилась бы того 
императивного тона, того «ты должен», которое является необходимым условием для 
повиновения. В этом-то и заключается проблема. — В определённый момент развития 
народа его глубокий, всеохватывающий опыт, — сообразно с которым он должен, т. 
е., собственно говоря, может жить, — является законченным. Его цель сводится к 
тому, чтобы собрать возможно полную и богатую жатву с времён эксперимента и 
отрицательного опыта. Следовательно, прежде всего теперь нужно остерегаться 
дальнейшего экспериментирования, дальнейшей эволюции ценностей, уходящего в 
бесконечность исследования, выбора, критики ценностей. Всему этому 
противопоставляется двойная стена: во-первых, откровение, т. е. утверждение, 
что разум тех законов не человеческого происхождения, что он не есть результат 
медленного изыскания, сопровождаемого ошибками, но, как имеющий божественное 
происхождение, он был только сообщён уже в совершенном виде, без истории, как 
дар, как чудо... Во-вторых, традиция, т. е. утверждение, что закон уже с 
древнейших времен существовал, что сомневаться в этом было бы нечестиво и 
преступно по отношению к предкам. Авторитет закона покоится на тезисах: Бог это 
дал, предки это пережили. Высший разум подобного процесса заключается в 
намерении оттеснить шаг за шагом сознание от жизни, признаваемой за правильную 
(т. е. доказанную огромным и тонко просеянным опытом), чтобы достигнуть таким 
образом полного автоматизма инстинкта, — это предпосылки ко всякого рода 
мастерству, ко всякого рода совершенству в искусстве жизни. Составить книгу 
законов по образцу Ману — значит признать за народом мастера, признать, что он 
может претендовать на обладание высшим искусством жизни. Для этого она должна 
быть создана бессознательно: в этом цель всякой священной лжи. — Порядок каст, 
высший господствующий закон, есть только санкция естественного порядка,