всякой наивной испорченности, как утончённость par excellence, — как 
виртуозность в психологической испорченности. Евангелия ручаются сами за себя. 
Библия вообще стоит вне сравнения. Чтобы не потеряться здесь совершенно, прежде 
всего нужно помнить, что ты среди евреев. Игра в «святое», достигшая здесь 
такой гениальности, какой не достигала она нигде в другом месте — ни в книгах, 
ни среди людей, — жульничество в словах и жестах, как искусство, — это не есть 
случайность какой-нибудь единичной одарённости, какой-нибудь исключительной 
натуры. Это принадлежность расы. В христианстве, как искусстве свято лгать, всё 
иудейство, вся наистрожайшая многовековая иудейская выучка и техника доходят до 
крайних пределов мастерства. Христианин, этот ultima ratio лжи, есть иудей во 
второй, даже третьей степени... Основная воля, направляемая только на то, чтобы 
обращаться с такими понятиями, символами, телодвижениями, которые доказываются 
из практики жреца, инстинктивное уклонение от всякой другой практики, от 
перспектив всякого иного рода оценок и полезностей — это не только традиция, 
это наследственность: лишь как наследственное действует оно, как природа. Все 
человечество, даже лучшие умы лучших времен (исключая одного, который, может 
быть, единственный — не человек) позволяли себя обманывать. Евангелие читали 
как книгу невинности... ни малейшего указания на то, с каким мастерством 
ведётся здесь игра. — Конечно, если бы мы видели их, даже хотя бы мимоходом, 
всех этих удивительных лицемеров и фокусников-святых, то с ними было бы 
покончено — и именно потому, что я не читаю ни одного слова без того, чтобы не 
видеть жестов, я и покончил с ними... Я не выношу по отношению к ним известного 
способа смотреть снизу вверх. — К счастью, книги для большинства есть только 
литература. Нельзя позволять вводить себя в заблуждение: «не судите!» — говорят 
они, но сами посылают в ад всё, что стоит у них на пути. Препоручая суд Богу, 
они судят сами; прославляя Бога, они прославляют самих себя; требуя тех 
добродетелей, которые как раз им свойственны, — даже более, которые им 
необходимы, чтобы вообще не пойти ко дну, — они придают себе величественный вид 
борьбы за добродетель, борьбы за господство добродетели. «Мы живём, мы умираем, 
мы жертвуем собою за благо» («Истина», «Свет», «Царство Божье»); в 
действительности же они делают то, чего не могут не делать. Сидя в углу, ёжась, 
как крот, живя в тени, как призрак, — они создают себе из этого обязанность: по 
обязанности жизнь их является смирением, как смирение она есть лишнее 
доказательство благочестия... Ах, этот смиренный, целомудренный, мягкосердый 
род лжи! — «За нас должна свидетельствовать сама добродетель»... Читайте 
Евангелия, как книги соблазна при посредстве морали: эти маленькие люди 
конфискуют мораль, — они знают, как нужно обращаться с моралью! Люди всего 
лучше водятся за нос моралью! — реальность заключается в том, что здесь самое 
сознательное самомнение избранников разыгрывает скромность: себя, «общину», 
«добрых и справедливых» раз навсегда поставили на одну сторону, на сторону 
«истины», а всё остальное, «мир», — на другую... Это был самый роковой род 
мании величия, какой когда-либо до сих пор существовал на земле: маленькие 
выродки святош и лжецов стали употреблять понятия «Бог», «истина», «свет», 
«дух», «любовь», «мудрость», «жизнь» как синонимы самих себя, чтобы этим 
отграничить от себя «мир»; маленькие евреи в суперлативе, зрелые для любого 
сумасшедшего дома, перевернули все ценности сообразно самим себе, как будто 
«христианин» был смыслом, солью, мерой, а также последним судом всего 
остального... Вся дальнейшая судьба предопределилась тем, что в мире уже 
существовал родственный по расе вид мании величия, — иудейский: коль скоро 
разверзлась пропасть между иудеем и иудейским христианином, последнему не 
оставалось никакого иного выбора, как ту же процедуру самоподдержания, которую 
внушал иудейский инстинкт, обратить против самих иудеев в то время, как иудеи 
обращали её до сих пор только против всего не иудейского. Христианин есть тот 
же еврей, только «более свободного» исповедания.
45
— Я дам несколько примеров того, что засело в голову этих маленьких людей, что 
вложили они в уста своему учителю: это настоящее признание «прекрасных душ». —
«И если кто не примет вас и не будет слушать вас, то, выходя оттуда, отрясите 
прах от ног ваших, во свидетельство на них. Истинно говорю вам: отраднее будет 
Содому и Гоморре в день суда, нежели тому городу» (Марк 6, 11). — Как это 
по-евангельски!..
«А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если 
бы повесили ему жерновный камень на шею и бросили его в море» (Марк 9, 42). — 
Как это по-евангельски!..
«И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его: лучше тебе с одним глазом войти в 
Царствие Божие, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную, где 
червь их не умирает и огонь не угасает» (Марк 9,47). — Не глаз только здесь 
подразумевается...
«И сказал им: истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не 
вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе» (Марк 9, 1). — 
Хорошо солгал, лев.
«Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною.
 Ибо...» (Примечание психолога. Христианская мораль опровергается этим «ибо»: 
опровергать её «основы» — это по-христиански) (Марк 8, 34). —
«Не судите, да не судимы будете. Какою мерою мерите, такою и вам будут мерить» 
(Матф. 7, 1). — Какое понятие о справедливости, о «праведном судии!..»
«Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают 
и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? 
Не так же ли поступают и мытари?» (Матф. 5, 46). — Принцип «христианской 
любви»: она хочет быть в конце концов хорошо оплаченной...