не будут ни вмешиваться в дела гражданского правосудия, ни присваивать себе 
частную цензуру, не дадут они и легкого повода (ибо формулы их просты) спорить 
о себе самих, – поскольку они требуют и утверждают очень мало позитивного, а 
законодательство разума является тут лишь формальным, то властолюбие жрецов 
такой религией ограничено.
      
2
      
      Всякая религия, чтобы быть народной, необходимо должна занимать сердце и 
фантазию народа. Также и чистейшая религия разума воплощается в душах людей, 
еще больше – народа, и, пожалуй, чтобы предотвратить авантюристические выверты 
фантазии, стоило бы связать с религией даже мифы, по крайней мере чтобы указать 
фантазии прекрасный путь, который она сможет тогда сама осыпать цветами, – 
догматы христианской религии большей частью связаны с историей или представлены 
исторически, место действия – земля, если даже при этом действуют не только 
люди; здесь, таким образом, фантазии представлена цель, вполне доступная 
осознанию, но все же остается еще множество места, открывающего простор для ее 
свободных действий, и если она окрашена черной желчью, то может нарисовать себе 
страшный мир, но, с другой стороны, она легко впадает в ребячливость, поскольку,
 собственно, приятное – прекрасные, черпаемые в чувственном мире краски – 
исключает дух нашей религии, и вообще мы чересчур люди разума и слов, чтобы 
любить прекрасные картины. Что же касается церемоний, то, с одной стороны, без 
них, пожалуй, немыслима никакая народная религия, но, с другой, нет, вероятно, 
ничего более трудного, чем помешать тому, чтобы они не принимались чернью за 
сущность самой религии.
      Религия имеет троякий состав: а) понятия, b) существенные обычаи, с) 
церемонии. Если мы рассматриваем крещение или вечерю как ритуалы, с которыми 
связаны известные исключительные благодеяния и милости, возложенные на нас как 
обязанности в себе, исполнение которых делает нас, христиан, более совершенными 
и нравственными, то в этом случае они принадлежат ко второму классу. Если же мы 
рассматриваем их лишь как средство, цель и действие которого заключается только 
в пробуждении благочестивых чувств, то тогда они относятся к третьему классу.
      Жертвоприношения также относятся сюда, но их нельзя назвать церемониями в 
собственном смысле, потому что они существенны для религии, с которой они 
связаны, – они принадлежат самому зданию, церемонии же суть только украшения, 
формы этого здания.
      Жертвоприношения также могут рассматриваться с двух сторон:
      а) Частично они совершались у алтарей богов как искупительные жертвы, как 
отпущение грехов, как превращение вызывающего страх физического или морального 
наказания в денежную пеню, как заискивание с целью возвращения утраченной 
милости верховного владыки, дарователя наград и наказаний, причем, хотя в 
суждениях о малоценности такого обычая и порицается по праву превратность 
разума и извращение понятия нравственности, в то же время следует обратить 
внимание на то, что в столь резкой форме идея жертвы нигде (за исключением, 
пожалуй, христианской церкви) в действительности не существовала, – но все же и 
в таком случае не должно не осознаваться вовсе значение чувств, которые при 
этом действовали, если они также не были лишены священного благоговения перед 
священным Существом, смиренной покорности, сердечного раскаяния перед ним, 
доверия, что обремененная, вздыхающая по покою душа найдет здесь пристанище. За 
исключением христианской церкви, это была в лучшем случае капля бальзама на 
душу преступникаего совесть (поскольку нет, наверное, никакого примера такой 
моральной развращенности целого народа) еще не была этим удовлетворена. 
Богомолец, которого гнетет бремя его прегрешений, который покидает свою родную 
землю, удобства, жену, ребенка, чтобы босиком и в веригах обойти весь свет, 
ищет непроходимых мест, чтобы заставить страдать свои ноги, и окропляет своими 
слезами святые места, ищет покоя для своего мятежного, истерзанного духа, 
находит облегчение в каждой пролитой слезе, в каждом покаянии, во всяком 
самопожертвовании и при мысли, что Христос здесь ступал, здесь был распят ради 
него, ободряется, снова обретает силы, доверие к самому себе, – разве такой 
богомолец в простоте своего сердца должен пробуждать у того, кому в силу 
понятий его времени уже больше недоступно такое настроение, пробуждать в нас 
фарисейское чувство: «Я умнее таких людей»? И разве должны эти святые чувства 
стать для нас предметом насмешек? Такие покаяния также являются своего рода 
жертвами, о которых я здесь говорю, они приносятся в том же духе, что и те 
покаяния.
      Ь) Другая, смягченная, возникшая в менее суровых широтах форма 
жертвоприношения является, вероятно, формой более ранней и всеобщей; она 
основывалась на благодарности и расположении – здесь чувство, испытываемое к 
Существу, которое выше человека, сознание, что люди должны быть за все 
благодарны ему, что оно не отвергнет приносимую ему в невинности души жертву, 
настроение, стремление при всяком начинании вымолить у него поддержку, думать о 
нем в радостях, счастье, думать о Немезиде всякий раз, когда выпадает на долю 
наслаждение, – этому Существу приносят в жертву первенцев, цветы всякого блага, 
призывая его и надеясь на дружественное его присутствие среди людей, – это 
настроение, при котором приносят такую жертву, было далеко от мысли о грехах и 
заслуженных за них наказаниях, которыми должно быть чтото искуплено. В 
противном случае совесть человека не убеждала бы его в том, что Немезида 
умиротворена, а потому отказалась от своих требований и от своих законов в 
установлении морального равновесия.
      Такие существенные обычаи религии должны, собственно, быть связаны с ней