вкусного куска, как Паскаль, который, по рассказам его сестры о его жизни, во 
время своей болезни, когда ему прописывались тонкие, вкусные блюда, делал 
всевозможные усилия, дабы не наслаждаться тем, что он ел, как святой Игнатий 
Лойола, который налагаемыми им на себя покаяниями и умерщвлением плоти сам 
лишил себя вкуса, там не может быть понимания искусства и склонности к ному, 
там наслаждение искусством также является запретным плодом, так как, если даже 
сюжет произведения и религиозный, все же он дает зрительное или слуховое 
наслаждение. "Жизнь И. Лойолы и так далее". Петра Рибаденейра. Где самая 
противоестественная добродетель считается высочайшей добродетелью, где, как 
говорит Паскаль, болезнь считается естественным состоянием христианина или 
человека или, как говорит Сильвиан, телесная болезнь считается здоровьем души, 
где истощение, умерщвление, и именно непосредственное, чувственное умерщвление, 
плоти является законом, нормой, принципом, там эстетическое чувство, основа 
искусства, в опале, а само искусство вне всякой нравственной и правовой связи с 
высшим, религиозным принципом. Искусство выбирает не безобразные, вызывающие 
отвращение, а скорее миловидные, красивые лица для изображений мадонны. 
Следовательно, как же будет тот, кому религия вменяет в обязанность избегать 
лицезрения женщины, избегать всех поводов для нецеломудренных мыслей, 
воздерживаться от каких бы то ни было чувственных наслаждений, со спокойной 
совестью любоваться прекрасным изображением мадонны? Разве изображение мадонны 
не может также внушать и чувственную любовь? Разве одна юная девушка не 
полюбила однажды больше жизни статую? Поэтому если мы все-таки встречаем 
красоту в искусстве в связи с католичеством и даже среди монахов, то это можно 
объяснить только той же причиной, вследствие которой вблизи мужских монастырей 
строились женские, соединенные с первыми подземными ходами.
Наука не менее, чем искусство, противоречит внутренней истинной сущности 
католицизма. "Как так? Кто будет отрицать крупные заслуги монастырей и пап 
перед наукой?" Никто по крайней мере из находящихся в здравом рассудке не будет 
отрицать этих фактов, можно отрицать лишь обычное их истолкование. Что бы ни 
делали папы, какие бы заслуги они ни имели перед наукой и искусством, они вовсе 
не делали этого всегда как святые отцы сообразно своему первоначальному 
призванию. Разве папа Лев 10 в качестве страстного любителя охоты и театра был 
также святым отцом церкви? Если что-нибудь развивалось в католической среде, то 
это вовсе не значит, что оно возникло из католичества. Науки в монастырях были 
восприняты и поддерживались неискоренимым, независимым от исторических преград 
и вообще внешних условий влечением к знанию и просвещению в человеке, они 
поддерживались духом и влечением, противоположными первоначальному назначению 
монастырей и тому духу и сути, из которых они возникли. "До Бенедикта 
Нурсийского, знаменитого основателя ордена бенедиктинцев (умер в 544 году), 
пост и молитва были единственными основными занятиями монашеских общин; и если 
Бенедикт в своем уставе приказывает ввести преподавание в каждом из монастырей 
своего ордена, переписывать книги и положить начало библиотекам, то он 
подразумевал только преподавание начальных основ религии, чтения и письма, а 
под книгами, которые следовало переписывать и составлять из них библиотеки, 
только молитвенники". Эйхгорн. История литературы. Уже в Х веке, во времена 
Хросвиты, были, как она сама говорит, католики, которые охотнее читали книги 
язычников ввиду их более изящного слога, чем Библию, и особенно наслаждались 
Теренцием. М. И. Шмидт. История Германии.
Но разве это эстетическое удовольствие не было запретной радостью, аномалией, 
антикатолицизмом? Благочестивая Хросвита не освобождает совсем и самое себя от 
"недостатка" этих католиков, но она так смиренна и честна, что признает этот 
недостаток недостатком и старается его искупить писанием духовных драм. Не 
иначе обстояло дело и с науками. Они поддерживались католиками, но не как 
таковыми, а как жаждущими знания людьми, в противоречии с истинным духом 
католичества. Кто хочет это отрицать, должен также отрицать, что связь 
аристотелизма с католицизмом - самое очевидное, вопиющее к небу противоречие - 
была противоречием.
Научный дух противоречит духу католицизма. Поэтому возможны только два случая: 
если науками в католической среде действительно будут заниматься из стремления 
к знанию, следовательно, в соответствующем сущности науки духе, то ими будут 
заниматься - будь то сознательно или бессознательно - в противоречии с 
сущностью католицизма; если же ими будут заниматься единственным ещё 
соответствующим католичеству образом, то тогда такие научные занятия будут 
противоречить сущности науки. Так занимался науками иезуитский орден. Научные 
занятия он сделал своим основным занятием. Но наука была для него только 
средством - цель оправдывает средства - для защиты и распространения своей веры.
 Поэтому для благочестивого основателя иезуитского ордена - святого Игнатия 
научные занятия были настоящим мучением, так как он вел их только по внешним 
причинам, только в противоречии (и притом сознавая и чувствуя это противоречие) 
со своим католическим благочестием. Дабы его планы дальнейших научных занятий 
не были охвачены и истреблены огнем его священного рвения, его влечением к 
распространению религии, он вынужден был подвергать себя величайшим мучениям, 
соблюдать строжайшую духовную диету, воздерживаться от разговоров о религиозных 
вещах даже в общении со своими друзьями. Поэтому то, что монастыри сделали для 
науки, было в духе монашества, католичества - хотя во всяком случае не в духе 
отдельных лиц, одиночек, в которых научный дух и влечение к науке одержали верх 
над верой того времени, - это было самое большее подачкой из милости и 
сострадания, брошенной научному духу (раз он уж был тут, неизвестно только, 
откуда он взялся), крохами, оставшимися от переполненной всякими небесными 
яствами трапезы духовенства. И это подаяние вы оцениваете так высоко? В