что, следовательно, он не абсолютное, а ограниченное существо, не целое, а 
часть целого; или, другими словами, в том, что бог замещает или представляет не 
только человека, но и других, нечеловеческих существ, он есть не только бог или 
сущность человека, но также и бог или сущность природы. "Бог не оставляет без 
попечения и того, что не наделено жизнью; такие вещи бесчувственны, но бог 
чувствует за них. Он заботится и о животных; они неразумны, но бог за них имеет 
разум". "Божественная премудрость требовала, чтобы мир был телесным, чтобы он 
был преисполнен представляющих, но неразумных субстанций; одним словом, 
божественная премудрость должна была выбрать то, что в целом дает наилучший 
результат. Это и есть те ворота, через которые грех пришел в мир". "Неужели бог 
не должен посылать дождя, потому что он приносит вред низко расположенным 
местностям? Неужели солнце не должно светить так сильно, как это нужно для 
целого, потому что от этого некоторые местности будут страдать от засухи?". 
"Бог, конечно, более обращает внимания на человека, чем на льва; но трудно было 
бы настаивать, что бог во всех отношениях предпочитает единичного человека 
целой породе львов". "Что же вообще представляет собой наша Земля вместе со 
всем, что в ней живет, по сравнению с неизмеримой Вселенной? Нечто неизмеримо 
меньшее, чем физическая точка!"
Лейбниц упрекает Бейля за то, что он представляет себе бога слишком 
по-человечески. Только благодаря представлению природы мирового целого Лейбниц 
возвышается над антропоморфизмами Бейля, их устраняет или во всяком случае 
ограничивает. Но бог, являющийся лишь представителем природы, выражающий лишь 
персонифицированное, очеловеченное, обожествленное мировое целое, не есть 
настоящий, подлинный христианский бог. Этот бог, скорее, является 
представителем человека; это такой бог, который создает мир ради человека, ради 
человека делает чудеса - явное доказательство, что он больше занят благом 
человека, чем структурой мира или природы. Этого бога исповедует Бейль, ему он 
противопоставляет зло и совершенно основательно усматривает необъяснимость и 
несовместимость зла с сущностью этого бога. Бейль безусловно христианин, 
безусловно теист, конечно только в отрицательном смысле, то есть не 
персонально; а Лейбниц наполовину христианин: он теист, или христианин, и 
натуралист. Он ограничивает благость и всемогущество бога мудростью, разумом. 
Но разум этот не что иное, как естественнонаучный кабинет, представление о 
связи всех частей природы, мирового целого. Следовательно, он ограничивает 
теизм натурализмом, он утверждает, он защищает теизм тем, что его снимает 130. 
Лейбниц в этом мире чувствует себя в своей стихии, между тем родина 
теиста-христианина на небе. Лейбниц потому не допускает исполнения молитв, что 
их исполнение противоречило бы целому, противоречило бы порядку природы, а 
христианин потому не опирается всецело на молитвы, что человек, поглощенный 
земным благополучием, забыл бы свое небесное назначение. Так, Августин говорит 
в "Ограде божьем"131: "Исполнение желаний молящихся бывает не всегда, дабы к 
религии стремились не ради этого. К ней нужно стремиться скорее ради 
потусторонней жизни, которая будет вообще свободна от всякого ала". Лейбниц 
усматривает в бедствиях здешнего мира лишь незначительные, частичные нарушения 
порядка, лишь исключения из правила; а христианский теизм, который все же 
защищается Лейбницем, усматривает зло этого мира уже в его по рядке, в его 
правилах и верит поэтому в уничтожение зла в другом, лучшем мире. Так, порядок 
здешнего мира сводится к смене дня и ночи, бодрствования и сна, страданий и 
радостей, но христианин надеется на такой мир, где царит вечный день, вечное 
бодрствование, вечная радость. "Настоящая жизнь, - говорит, например, 
христианский философ Н. Тауреллус в своих - иная, чем будущая, ведь в этом мире 
мы подчинены законам природы именно для того, чтобы известное число людей 
рождалось естественным путем. Поэтому духовная деятельность терпит ущерб от 
многих других занятий, а особенно от сна. Но в будущей жизни нет места ни сну, 
ни другому какому занятию, которое мешало бы нам в нашей духовной деятельности".
 Он же говорит в своем "Триумфе философии": "То, что существует ради другого, 
не вечно. Но цель этого мира вне его, именно в блаженстве иного мира; итак, он 
конечен". "Фактическое уничтожение зла в иной жизни с точки зрения 
христианского теизма есть единственное его теоретическое разрешение". Теодицея 
здесь только в потустороннем, потому что лишь там реализуется впервые идея бога.
 Если после этой жизни ничего нет, говорит, например, Хризостом 32 у Гассенди 
"Замечания" то нет никакого бога. Лейбниц же, наоборот, в своей "Теодицее" лишь 
en passant мимоходом упоминает о будущей жизни, хотя он придает большое 
значение бессмертию и говорит, например: "Если изъять учение о бессмертии души, 
то бесполезно и учение о промысле, ибо в этой жизни божество не проявляется во 
всей своей полноте" (ответ на второе письмо Бирлинга).
Что касается меткого возражения Бейля, что если бог допускает грехи и, 
следовательно, зло только ради того, чтобы не нарушать законов движения, то это 
значит, что он создал мир лишь с целью показать себя искусным зодчим и 
механиком, но не другом добродетели и человечества, то Лейбниц делает следующее 
замечание: Бейль не выдвигал бы данного возражения, если бы ему была известна 
система предустановленной гармонии, согласно которой царство действующих причин 
и царство целевых причин существуют как бы параллельно друг другу и бог не 
менее превосходный правитель, чем величайший зодчий, и, следовательно, материя 
имеет такое устройство, что законы движения соответствуют и служат наилучшему 
управлению духами. Однако эта предустановленная гармония на самом деле просто 
дисгармония, противоречие между идеализмом и материализмом Лейбница, между его 
теизмом и натурализмом. В последовательном, подлинно христианском теизме бог не 
есть монарх и одновременно зодчий: эти свойства сами по себе не могут без 
противоречия совмещаться в одном существе; для теизма бог только монарх и лишь