совокупности духовного верховное господство над государством как совокупностью 
мирского. Отрицательное отношение религиозного духа к искусствам и наукам 
состояло больше в том, что он связал и пленил их, не только лишил свободы и 
самостоятельного развития, но и пользовался ими лишь как средствами, с одной 
стороны, для своего возвеличения, а с другой - для своего укрепления. Но именно 
эти лишь внешне услужливые духи искусства и науки с необходимостью привели 
изнутри к падению господства отрицательно религиозного духа и внешнего 
положения церкви, к падению, которое было неизбежный следствием именно этой 
ограниченной односторонности и подавляющей отрицательности.
Хотя схоластическая философия находилась на службе церкви, поскольку она 
признавала, доказывала и защищала принципы последней, однако она исходила из 
научного интереса, будила и поощряла свободный дух исследования. Она превращала 
предметы веры в предметы мышления, переносила человека из области безусловной 
веры в область сомнения, исследования и знания. Стараясь доказать и обосновать 
предметы веры, основанной лишь на авторитете, она доказывала этим, правда 
большей частью помимо собственного знания и воли, авторитет разума и таким 
образом вносила в мир или по крайней мере подготовляла иной, чем у старой 
церкви, принцип, принцип мыслящего духа, самосознания разума. Теннеман (12) 
также придает такое значение схоластике в своей истории философии. Даже 
уродливые формы и теневые стороны схоластики, множество нелепых вопросов, к 
которым отчасти приходили схоласты, даже их тысячекратные ненужные и случайные 
различения, их смешные топкости должны выводиться из разумного принципа - из 
жажды света и духа исследования, который в то время под гнетущим господством 
старого церковного духа мог проявляться лишь так, а не иначе. Все 
схоластические вопросы и различения были не чем иным, Даже самые нелепые и 
легкомысленные вопросы схоластики, как, например, может ли осел пить святую 
воду? Могло ли тело Христа до воплощения в человеке так же присутствовать в 
евхаристии, как ныне? Мог ли бы бог принять образ женщины, то есть воплотиться 
в женщину, или дьявола, осла огурца или камня? Мог ли бы он каким-либо образом 
и форме огурца проповедовать, творить чудеса или быть распятым? должны быть 
отнесены сюда. Как с трудом пробитыми щелями и брешами в старом здании церкви, 
чтобы достигнуть света и свежего воздуха; не чем иным, как выражением жажды 
деятельности мыслящего духа, который, будучи лишен разумных предметов и 
подходящих занятий и заключен в темницу, делает всякий случайно попавший ему на 
глаза предмет, как бы он ни был ничтожен и недостоин внимания, объектом своих 
занятий и от недостатка средств удовлетворяет свою жажду деятельности самым 
нелепым, ребяческим и превратным образом. Лишь когда сама схоластика стала уже 
мертвой исторической реликвией, она в полном противоречии со своим 
первоначальным значением и определением слилась с делом старой церкви и стала 
самой жестокой противницей пробудившегося лучшего духа. Подобные же явления 
очень часто встречаются и в истории. Но exempla sunt odiosa примеры вызывают 
неудовольствие.

§ 5. Средневековое искусство
Как схоластическая философия, так и искусство, хотя и состояло сначала на 
службе церкви и считалось последней лишь средством назидания и возвеличения 
себя самой, породило принцип, противоположный антикосмическому религиозному 
духу. Искусство могло сохранять положение служебного средства, лишь пока оно 
было несовершенно, но не на вершине своего развития. Уже внешняя история 
искусства доказывает это. Первоначально монастыри были единственными убежищами 
изобразительных искусств, позднее - города и свободные государства, и только в 
этих последних, где развились самостоятельное мирское чувство и конкретный 
мирской дух, искусство приобрело адекватное его сущности понятию красоты 
классическое, законченное бытие. Ибо хотя и теперь оно служило еще отчасти и 
чисто внешне целям церкви, имея главным своим объектом предметы церковной веры, 
однако прекрасное, как таковое, стало уже предметом человека, интерес искусства,
 как такового, стал самостоятельной целью; пробудилось независимое, чистое, не 
замутненное чуждыми связями чувство чистой красоты и человечности; человек 
теперь снова обрел в созерцании величественных творений своего духа чувство 
самого себя, сознание своей самостоятельности, своего духовного благородства, 
своего имманентного, от природы врожденного подобия богу, вкус к природе и к ее 
изучению, дар наблюдения, правильное воззрение на действительность и признание 
реальности и существенности всего, что считалось отрицательно религиозным духом 
лишь суетным и безбожным. Поэтому искусство было обольстительной Майей, которая 
изгнала из мрачного духа церкви, как некогда из древнего Брамы, меланхолию и 
мизантропию; оно было мнимосвятой обольстительницей, которая привела человека 
на церковную колокольню, чтобы здесь свободно дышала его стесненная и сжатая 
грудь, напоить его свежими небесными ароматами чисто человеческих чувств и 
воззрений, открыть ему чарующий вид на прелести земного мира и обнаружить перед 
ним другой мир, мир свободы, красоты, гуманности и знания. Искусство мнимо 
свято, потому что его благочестие лишь видимость; потому что, служа, по 
видимости, церкви, оно трудится лишь ради собственного интереса. Для человека, 
делающего, например, Марию предметом своего искусства, она уже предмет не 
религии, а искусства; в ином случае он не имел бы мужества, силы и свободы 
выпустить ее из сокровищницы своего религиозного настроения и представления, 
отделить ее от себя, от таинственного мрака, избегающего и стирающего всякое 
ограничение и оформление, неосязаемого, невыразимого святилища религиозной веры 
и перевести в сферу ограничения и ясности, мирского, чувственного созерцания, 
возлюбленную сердца сделать девицей для чувственного удовольствия, принести в 
жертву своим похотям. Искусство есть ангел, но ангел Люцифер (несущий свет).