другими свойствами. Поэтому во всем объеме инстанций, где обнаруживается форма, 
нельзя найти ни одной противоречивой инстанции, она утверждается всякой 
инстанцией без различия.
Примером сущности формы может служить форма теплоты. Во всех отдельных 
инстанциях, то есть во всех различных вещах и веществах, в которых оказывается 
и обнаруживается теплота, форма её, очевидно, не что иное, как ограничение или 
особое определение движения. Таким образом, по отношению к теплоте движение - 
родовое понятие. Не в том смысле, что теплота производит движение или движение 
- теплоту (хотя и это отчасти верно), но в том, что сама теплота или истинная 
сущность её не что иное, как движение, ограниченное известными отличиями, так 
что она представляет собой определенный вид движения; эти отличия содержат, 
во-первых, определение, согласно которому она представляет расширительное 
движение, через которое тело стремится к наибольшей протяженности; во-вторых, 
определение, являющееся видоизменением первого определения, согласно которому 
теплота, будучи расширительным движением, в то же время стремится вверх; 
в-третьих, определение, по которому теплота не однообразно расширяющееся 
движение всей массы, но лишь движение мелких внутренних частей тела, и притом 
постоянно задержанное и остановленное, поэтому теплота представляет всегда 
меняющееся, как бы пылающее, постоянно дрожащее, стремящееся вперед и 
раздраженное обратным толчком движение, которое является причиной волнения и 
ярости огня и теплоты;
в-четвертых, определение, согласно которому это проникающее и раздраженное 
движение не медленное, но резкое и проникающее через мелкие, хотя и не через 
мельчайшие и тончайшие, части тела.
Поэтому форма не абстрактная, материальная или плохо обозначенная идея. Формы 
суть не что иное, как законы и определения чистой деятельности природы или 
действительности, которые тождественно определяют и конституируют своеобразную 
сущность какого-либо качества, как, например, теплоты, света, тяжести во всех 
восприимчивых к ней вещах, как бы они ни были различны. Поэтому форма теплоты и 
закон её - одно и то же. Форма предмета есть именно истинная сущность его, не 
что иное, как он сам; предмет и форма различаются не иначе как различаются 
явление и существование, внешнее и внутреннее, субъективное и объективное.
Если формы покажутся кому-либо несколько абстрактивными, так как эти единства 
связывают разнородные вещи и помещают их в один род или категорию, как, 
например, теплоту небесных и земных тел, то мы заметим ему лишь, что, как 
известно, в природе разнородные вещи связаны определенными формами или законами 
в общее единство и что освобождение человеческой силы от общего хода природы и 
расширение и усиление человеческой изобретательности зависят только от познания 
этих единств или форм.
Поэтому самым существенным объектом философии природы должно быть повсюду 
единство, ибо все, что делает единой природу, пролагает нам путь к познанию 
форм. Даже те инстанции в природе, которые вполне изолированы для себя и, 
по-видимому, не имеют ничего общего с другими вещами того же рода, как, 
например, магнит между камнями, ртуть среди металлов, слон среди четвероногих, 
должны служить нам для единения природы, чтобы найти роды или общие качества, 
которые лишь затем определяются истинными отличиями. Надо без отдыха продолжать 
исследование, пока мы не найдем определенного общего закона или формы, к 
которым сводятся особенные свойства редких вещей, слывущих чудесами природы, 
пока все необычайные или единственные в своем роде явления не будут приведены в 
зависимость от какой-либо общей формы и таким образом не будет познано, что 
чудо заключается единственно в специальных отличиях этой формы, лишь в степени 
и редком совпадении ещё иных определений, а не в виде и не в самой сущности. По 
той же причине по поводу уродов и иных подобных ошибок природы не следует 
бросать исследование раньше, чем мы найдем причины этих отклонений.
Поэтому человеческий разум должен особенно остерегаться останавливаться лишь на 
особенных, подчиненных, ограниченных единствах или формах и отказываться от 
изыскания великого единства, предполагая, будто природа в основе своей 
подразделена и многообразна и высшее, более всеохватывающее единство природы 
есть ненужная тонкость, чистая абстракция.
Поэтому философия природы должна также показать единство вещей, до сих пор 
считавшихся совершенно разнородными, доказать, что эта мнимая разнородность не 
представляет существенного, субстанциального различия и особенности, а является 
лишь модификацией обычного качества, и путем такого сведения различия к 
единству природы как бы сорвать маски, которые скрывают его в особом конкретном 
теле и делают неузнаваемым. Так, например, до сих пор считали теплоту солнца, 
животных и огня существенно различными видами теплоты, полагая, что лишь 
небесная и животная теплота создавали и поддерживали жизнь, а теплота огня 
вызывала лишь разрушение и уничтожение. Но опыт, показавший, что виноградная 
лоза дает спелый виноград в помещении, где постоянно поддерживается огонь, 
убеждает нас в том, что теплота огня совершает то же, что и солнечная теплота. 
Поэтому философия природы должна отказаться от своей мнимой существенной 
разнородности и признать свои способы действия или свойства, хотя и весьма 
разнообразные, только особенными определениями, или модификациями, одной и той 
же природы, или сущности.
Поэтому философия природы не должна отвергать как нелепые даже простые аналогии,
 напротив, она должна искать их, так как они являются нижними ступенями в 
познании единства природы. Такую - и вовсе не нелепую - аналогию представляет, 
например, утверждение, что человек есть перевернутое растение, ибо у растения 
корень, как бы его голова, внизу, а семенные части вверху; у человека, наоборот,
 голова, как бы корень нервов и жизненных функций, вверху, а семенные органы