противоположность недобросовестности фарисеев. Чудо должно доказывать, что 
чудотворец действительно есть тот, за кого он себя выдает. Доказана, обоснована 
и объективна только та вера, которая опирается на чудо. Вера, предполагаемая 
чудом, есть только вера в Мессию, в Христа вообще, но веру в то, что именно 
этот человек есть Христос – а это главное – порождает впервые чудо. Впрочем, 
предполагать и эту неопределенную веру вовсе не необходимо. Многие стали 
верующими только благодаря чуду; следовательно, чудо было причиной их веры. 
Поэтому, если чудеса не противоречат христианству, – а каким образом они могут 
ему противоречить? – значит, и чудотворное действие крещения тоже ему не 
противоречит. Напротив, если мы хотим придать крещению христианский смысл, мы 
непременно должны придать ему значение сверхъестественное. Павел, исполненный 
ненависти к христианам, был обращён в христианство благодаря неожиданному 
чудесному явлению. Христианство насильственно им овладело. Здесь нельзя 
отделаться возражением, что то же самое чудо произвело бы на других иное 
впечатление и что поэтому его результат следует отчасти приписать самому Павлу. 
В самом деле, если бы другие удостоились такого же явления, то они несомненно 
стали бы такими же христианами, как Павел. Ведь божия благодать всемогуща. 
Неверие и упрямство фарисеев также не служат возражением, ведь они лишены были 
благодати божией. Согласно божественному определению, Мессию должны были 
предать, мучить и распять. Поэтому должны были существовать и лица, которые его 
мучили и распяли; а эти лица должно было заранее лишить божией благодати. 
Впрочем, они были лишены её не вполне, и не для того, чтобы они действительно 
обратились ко Христу, а только ради усугубления их вины. Разве можно было 
противиться воле божией, если то действительно была его воля, а не мимолетный 
каприз? Сам Павел считал свое обращение и перерождение не заслуженным им лично 
делом благодати божией. И это верно. Непротивление благодати есть уже само по 
себе нечто благое и, следовательно, результат действия благодати святого духа. 
Нет ничего нелепее желания примирить чудо со свободой мышления, а благодать со 
свободой воли. Религия отделяет человека от его сущности. Деятельность и 
благодать бога есть отчужденная самодеятельность человека, объективированная 
свободная воля.
      В отношении к чудотворцу вера (уверенность в помощи божией) во всяком 
случае является причиной, действующей причиной, causa efficiens чуда (ср. 
Матфей, 17: 20. Деян. Апост., 6: 8). Но в отношении к очевидцам чуда – о них и 
идет здесь речь – чудо есть causa efficiens веры.
      «Это есть величайшее чудо, сотворённое Христом, что он так милостиво 
обратил в веру своего злейшего врага». (Лютер, ч. XVI, стр. 560).
      Уму и искренности Лютера делает большую честь, что он особенно в своем 
сочинении против Эразма, безусловно отрицал свободу человеческой воли ради 
благодати божией. «Название свободной воли, – совершенно правильно с точки 
зрения религия говорит Лютер, – есть божественный титул и имя которым никто не 
может и не должен пользоваться, кроме его божественного величества» (ч. XIX, 
стр. 28).
      В высшей степени непоследовательно поступает тот, кто против веры в 
чудесное действие крещения выставляет, как аргумент, свидетельство опыта, что 
крещение не делает людей святыми и не перерождает их; так поступали, например, 
ортодоксальные рационалисты – богословы. Но ведь чудеса, объективная сила 
молитвы и вообще все сверхъестественные религиозные истины противоречат опыту. 
Кто ссылается на опыт, должен отказаться от веры. Где опыт признается высшей 
инстанцией, там уже нет религиозной веры и чувства. Неверующий отрицает 
объективную силу молитвы только потому, что она противоречит опыту; а атеист 
идет ещё дальше, он отрицает самое бытие бога, так как оно не подтверждается 
опытом. Внутренний опыт не смущает его; ведь то, что ты познаешь в себе самом о 
другом существе, доказывает только, что в тебе есть нечто, что не есть ты сам, 
что действует на тебя помимо твоей личной воли и сознания, так что ты даже не 
знаешь, в чем состоит это таинственное нечто. Но вера сильнее опыта. Никакие 
противоречивые случаи не смущают веру в её вере; она блаженна в себе; она видит 
только себя, все остальное для нее не существует.
      Даже древних, безусловно правоверных, богословов опыт заставил признать, 
что действие крещения, по крайней мере в этой жизни, очень ограничено. 
«Крещение не пресекает грехов этой жизни». Мецгер, Theol. schol., t. IV, p. 
251; см. также у Петра Ломб. (lib. IV, dist. 4; lib. II, dist. 32, гл. I).
      Правда, даже с точки зрения своего мистического материализма, религия 
всегда требует одновременно момента субъективности, духовности, – так и при 
таинствах; но в этом обнаруживается её внутреннее противоречие. И это 
противоречие выступает особенно ярко в таинстве причащения; ведь крещение идет 
на пользу уже детям, хотя и здесь, как залог чудотворного действия, имеет 
значение момент духовности, хотя этот момент странным образом перенесён в веру 
других лиц, в веру родителей или их заместителей, или церкви вообще.
      Даже в абсурдной фикции лютеран, что «в крещение веруют даже дети», 
момент субъективности сводится к воле других, так как веру детей «бог принимает 
благодаря ходатайству и молитве восприемников в вере церкви христианской» 
(Лютер, ч. XIII, стр. 360, 361). «Следовательно, чужая вера так сильна, что я и 
сам начинаю веровать» (он же, ч. XIV, стр. 347).
      Предмет таинства причащения есть тело христово – действительное тело; но 
ему недостает необходимых предикатов действительности. Здесь на осязательном 
примере мы имеем то же, что находили вообще в сущности религии. Объект или 
субъект в религиозном синтаксисе есть всегда действительно человеческий или 
естественный субъект, или предикат; но ближайшее определение, существенный 
предикат этого субъекта, отрицается. Субъект есть нечто чувственное, а предикат