умозрительными философами религии к «абсолютной» религии, применить также и к 
«конечным» религиям, то будет нетрудно из рогов египетского Аписа сделать 
ларчик Пандоры христианской догматики. Для этого достаточно допустить 
сомнительное обособление рассудка от умозрительного разума, что всегда 
способствует оправданию всякой бессмыслицы.
      Есть три лица, но они различны не по сущности. Три лица, но одна сущность.
 Это мы ещё можем допустить. Мы мыслим три и больше лиц, тождественных по своей 
сущности. Так, например, мы, люди, отличаемся друг от друга личными признаками, 
но по существу, по человечеству, мы все в равной мере люди. И это 
отождествление производит не только философствующий ум, но и чувство. Этот 
индивид такой же человек, как и мы; punctum satis; в этом чувстве исчезают все 
другие различия – богатство или бедность, ум или глупость, виновность или 
невинность. Поэтому чувство сострадания, участие, есть чувство субстанциальное, 
существенное, философское. Но три или больше человеческих индивида существуют 
отдельно друг от друга, даже если они осуществляют, удостоверяют единство 
сущности ещё и путем взаимной любви. Они любовно обосновывают нравственную 
личность, но всетаки каждому из них присуще особое физическое существование. 
Хотя бы они взаимно дополняли друг друга и не могли обходиться один без другого,
 всетаки каждый из них неизменно обладал бы устойчивым всебебытием. 
Всебебытие и отдельное бытие – тождественны и составляют существенный признак 
личности, субстанции. Иное мы видим в боге, и то по необходимости, так как хотя 
в нем содержание то же, что и в человеке, но оно другое в силу постулата, по 
которому оно должно быть другим. Три лица в боге ее имеют нераздельного 
существования, иначе с небесных высот христианской догматики на нас взирали бы, 
благодушно и открыто, правда не в большом количестве, но во всяком случае как 
боги Олимпа три божественных лица в индивидуальном образе, три бога. 
Олимпийские боги были действительными лицами в своей индивидуальности; по 
существу, по божественности они были подобны друг другу; но богом был каждый из 
них в отдельности; они были истинными божественными лицами. Три лица 
христианской троицы, напротив, суть лица только воображаемые, выдуманные, 
вымышленные – во всяком случае отличные от действительных лиц – именно потому, 
что они только воображаемые, только кажущиеся личности, которые однако в то же 
время хотят и должны быть действительными лицами. Существенный признак 
индивидуального бытия, политеистический элемент, в них исключён и отрицается 
как безбожный. Но именно благодаря этому отрицанию их личность обращается в 
призрак воображения. Только в истине плюрализма лежит истина лиц. Три лица 
христианской троицы должны бы во всяком случае быть не tres dii, не тремя 
богами, а единым богом, unus deus. Три лица кончаются не множественным числом, 
как следовало ожидать, а единственным; они представляют не только unum, одно, – 
таковы и боги политеизма, – но и единого, unus. Здесь единство простирается не 
только на сущность, но и на бытие; единство есть форма существования бога. Три 
составляют единицу, множественное число обращается в единственное. Бог есть 
личное существо, которое состоит из трех лиц.
      [Точка, этого довольно].
      «Единство не имеет значения рода, это не Unum, a Unus». См. Августин и 
Петр Ломб. (lib. I, dist. 19, гл. 7, 8, 9). «Таким образом, эти трое, благодаря 
непостижимым узам божественности, которые их соединяют неизреченным образом, 
представляют единого бога». Петр Ломб., 1, I, d. 19, c. 6). «Может ли разум 
постичь или поверить, что три равно единице и единица – трем». (Лютер, ч. XIV, 
стр. 13).
      Разум считает эти три лица только фикциями, потому что условия, или 
определения, которые должны утвердить их личность, уничтожаются заповедью 
монотеизма. Единство отрицает личность; самостоятельность лиц тонет в 
самостоятельности единства; они становятся простыми отношениями. Без отца нет 
сына; без сына нет отца; святой дух, нарушающий вообще симметрию, выражает 
собой лишь отношение их друг к другу. Божественные лица отличаются друг от 
друга только своим взаимоотношением. Существенное свойство отца, как лица, 
выражается в том, что он есть отец, а сына – что он сын. Все другие свойства 
отца не касаются его личности; в них он является богом, и, как бог, он 
тождествен с сыном, как богом. поэтому и говорится: боготец, богсын, богдух 
святой; бог одинаков, един во всех трех лицах. «Отец, сын и святое дух 
отличаются друг от друга, но по существу отец есть то же, что сын и святой дух, 
не составляя ничего иного». Другими словами: они – различные лица, но без 
различия их существа. Итак, личность исчерпывается здесь отношением отцовства, 
то есть понятие личности является здесь относительным понятием, понятием 
отношения. Человек – отец именно в своем качестве отца не самостоятелен как раз 
в отношении к сыну; он без сына не отец; сделавшись отцом, человек снижается до 
степени относительного, несамостоятельного, безличного существа. Но не следует 
заблуждаться изза действительных человеческих отношений. Человекотец не 
перестает быть во всем остальном самостоятельным, личным существом; он, во 
всяком случае, обладает устойчивым всебебытием, бытием помимо сына; он не 
есть только отец с исключением всех других предикатов действительного личного 
существа. Дурной человек нередко ограничивает свои отцовские обязанности чисто 
внешними отношениями, не затрагивающими его личного существа. Но в богеотце 
нет различия между богомотцом и богомсыном, как богом; личность первого лица 
основывается только на отвлеченном понятии отца, отличающем его от сына; а 
личность последнего точно так же основывается только на отвлеченном понятии 
сына.
      Но в то же время эти отношения, как уже сказано, должны быть не просто 
отношениями, не чемто несамостоятельным, а действительными лицами, существами,