свое состояние, свое искусство или науку наивысшими, ведь дух человека есть 
существенное свойство его деятельности. Кто в своем положении, в своем 
искусстве представляет нечто значительное, кто, как принято говорить, свято 
исполняет свой долг, отдается своему призванию телом и душой, тот непременно 
считает свое призвание чемто высоким и прекрасным. Его ум не может отрицать, 
не может унижать того, что он превозносит своим делом, чему он с радостью 
посвящает свои силы. Я не стану отдавать свое время, свои силы тому, что я 
недостаточно высоко ценю. Если же я принуждён это делать, то моя деятельность 
печальна, потому что я противоречу самому себе. Работать – значит служить. Но я 
не могу служить, подчиняться предмету, который я недостаточно высоко ценю. 
Одним словом, занятия определяют суждения, образ мыслей, настроение человека. 
Чем выше род занятия, тем более человек отождествляет себя с ним. Вообще то, 
что человек ставит существенной целью своей жизни, он называет своей душой, так 
как оно делается в нем движущим началом. Но благодаря своим целям, своей 
деятельности, посредством которой он осуществляет эти цели, человек живет не 
только для себя, но и для других, для целого, для рода. Поэтому кто живет в 
сознании рода как истины, тот считает свое бытие для других, свое общественное, 
общеполезное бытие бессмертным, тождественным с бытием его сущности. Он живет 
для человечества всей душой, всем сердцем. Он не может иметь в виду ещё другое, 
особое бытие, не может отделять себя от человечества. Он не может отрицать 
смертью того, что утверждал он жизнью.
      Небесная жизнь, или, что то же, личное бессмертие, есть характерное 
учение христианства. Правда, отчасти оно встречается и у языческих философов, 
но имеет в них лишь значение фантазии, потому что не соответствует их основному 
мировоззрению. Как противоречиво говорят об этом предмете, например, стоики! 
только у христиан личное бессмертие стало опираться на такое начало, из 
которого оно вытекает с необходимостью, как сама собой разумеющаяся истина. 
Древних постоянно затрудняло созерцание мира, природы, рода; они отличали 
начало жизни от живущего субъекта, отличали душу, дух от себя самих, тогда как 
христиане уничтожили различие между душой и лицом, родом и индивидом и поэтому 
перенесли непосредственно на себя то, что принадлежит только целому роду. 
Непосредственное единство рода и индивидуальности есть высшее начало, бог 
христианства, – благодаря ему индивид приобретает значение абсолютного существа,
 – и необходимое последствие этого начала есть личное бессмертие.
      Или, выражаясь точнее: вера в личное бессмертие совершенно тождественна с 
верой в личного бога, то есть вера в небесную бессмертную жизнь личности 
выражает то же самое, что и бог, как объективируют его христиане, – сущность 
абсолютной, неограниченной личности. Неограниченная личность есть бог, а 
небесная, бессмертная личность есть не что иное, как неограниченная личность, 
освобождённая от всех земных тягостей и ограничений, – с той только разницей, 
что бог есть духовное небо, а небо есть чувственный бог, что в боге мыслится то,
 что в небе предполагается как объект фантазии. Бог есть только 
неразвернувшееся небо, а действительное небо есть развернувшийся бог. Теперь 
бог представляет царство небесное, а в будущей жизни небо будет богом. Бог есть 
порука, наличие и существование – пока ещё только отвлеченные – будущей жизни, 
предвосхищённое небо, контур его. Наше собственное будущее, но отличное от того,
 какими мы существуем теперь, в этом мире, в этом теле, то есть наша лишь 
идеально объективированная сущность, есть бог; бог есть понятие рода, которое 
впервые осуществится, индивидуализируется на том свете. Бог есть небесная, 
чистая, свободная сущность, которая там будет существовать в виде небесных, 
чистых существ, то блаженство, которое там проявится во множестве блаженных 
индивидов. Итак, бог есть только понятие или сущность абсолютной, блаженной, 
небесной жизни, которая сосредоточивается теперь в единой идеальной личности. 
Это достаточно ясно выражено в веровании, что блаженная жизнь есть единение с 
богом. Здесь, на земле, мы отделены и отмежеваны от бога, там – преграды падут; 
здесь мы люди, там – боги; здесь божественность составляет монополию, там – 
общее состояние; здесь преобладает абстрактное единство, а там оно делается 
конкретным множеством.
      «Прекрасно говорит Писание (Первое послание Иоанна 3:2), что мы тогда 
увидим бога, когда будем подобны ему, то есть будем тем, что он есть сам; ведь 
кому дано быть сыном божьим, тому дана также и власть, если и не быть богом, то,
 по крайней мере, быть тем, что есть бог» (De vita solit. – ПсевдоБернард). 
«Цель благой воли есть блаженство, а вечная жизнь – сам бог». Августин. (у 
Петра Ломб., lib. II, dist. 38, гл. 1). «Блаженство есть сама божественность, 
следовательно, всякий блаженный есть бог» (Боэций, De consol. Phil., lib. III, 
Prosa 10). «Блаженство и бог – одно и то же» (Фома Аквинский, Summa cont. 
Gentiles, I. 1, гл. 101). «Человек обновится для будущей жизни, он будет равен 
богу в жизни, справедливости, славе и мудрости» (Лютер, ч. 1, стр. 324).
      Усвоение этого предмета затрудняется фантазией, которая разделяет 
единство понятия тем, что представляет себе, с одной стороны, личность и 
самостоятельность бога, а с другой – рисует себе множество личностей, которыми 
заселяет царство небесное, обыкновенно изображаемое в чувственных красках. В 
действительности между абсолютной жизнью, которая мыслится как бог, и 
абсолютной жизнью, которая мыслится как небо, нет никакого различия, так как 
все, что в себе распространяется в длину и ширину, в боге сосредоточено в одной 
точке. Вера в бессмертие человека есть вера в божественность человека, и 
наоборот, вера в бога есть вера в чистую, ничем не ограниченную и, стало быть, 
бессмертную личность. Различие, предполагаемое между бессмертной душой и богом, 
носит или софистический, или фантастический характер, как если бы, например, 
стали утверждать, что блаженство небожителей имеет свои ограничения и делится