такое бог и чем он должен быть для меня. Разумеется, и религиозный человек 
нуждается в общении, в общественном назидании. Но потребность в другом лице 
сама по себе – вещь второстепенная. Спасение души есть основная идея, главная 
задача христианства, но это спасение заключается только в боге, только в 
сосредоточении на нем. Требуется деятельность для других как условие спасения, 
но основа спасения есть бог, непосредственное отношение к богу. И поэтому 
деятельность для других имеет только религиозное значение, основой и целью её 
является отношение к богу, в силу чего она есть в сущности деятельность для 
бога, для прославления его имени, для распространения его славы. Но бог есть 
абсолютная субъективность, отрешенная от мира, сверхмировая, освобождённая от 
материи, жизни рода и, тем самым, от половых различий. Поэтому отчуждение от 
мира, от материи, от жизни рода есть существенная цель христианина. И эта цель 
реализуется чувственным образом в монашестве.
      «Жизнь для бога не есть естественная жизнь, которая подвержена тлению... 
Не должны ли мы томиться по будущему и относиться враждебно ко всему 
преходящему?.. Поэтому мы должны презирать эту жизнь и этот мир и всем сердцем 
стремиться к будущей славе и радости вечной жизни» (Лютер, ч. I, стр. 466, 467).

      Утверждение, будто монашество появилось впервые на Востоке, – самообман. 
Во всяком случае, защищая это положение, надо оставаться справедливым и 
объяснять тенденцию, противоположную монашеству, не характером самого 
христианства, а духом, природой Запада вообще. Но чем тогда объяснить 
восторженное отношение Запада к монашеству? Нет, монашество вытекает из самого 
христианства; оно было необходимым следствием веры в небо, которое 
христианством обещано человечеству. Где небесная жизнь есть истина, там земная 
жизнь есть ложь; где фантазия есть все, там действительность – ничто. Земная 
жизнь теряет свою цену для того, кто верит в вечную, небесную жизнь. Или, 
вернее, она уже потеряла для него всякую цену: вера в небесную жизнь есть вера 
в ничтожество и бренность этой жизни. Я не могу представить себе загробной 
жизни без того, чтобы не томиться по ней, – чтобы не окидывать жалкую земную 
жизнь взглядом сострадания или презрения. Небесная жизнь не может быть 
предметом, законом веры, не будучи в то же время моральным законом. Она должна 
определять мои поступки для того, чтобы моя жизнь соответствовала моей вере: я 
не должен привязываться к преходящим благам этой земли. Я не должен и не хочу, 
ибо что такое все эти блага в сравнении со славой небесной жизни?
      «Туда нужно устремлять дух свой, куда некогда он вознесется» (Meditat. 
sacrae Ioh. Gerhardi. Med. 46).
      «Кто стремится к небесному, тому не нравится земное. Кто жаждет вечного, 
тому преходящее тягостно» (Бернард, Epist. Ex persona Heliae monachi ad 
parentes). «Нет ничего в этой жизни ближе нашему сердцу, как умереть возможно 
скорее» (Тертуллиан, Apol. adv. Gentes, гл. 41). Древние христиане праздновали 
поэтому не день рождения, как теперь, а день смерти. (см. примеч. к Мин. 
Феликсу e rec Gronovii. Lugd. Bat. 1719, стр.
      332). "Поэтому скорее следует советовать человекухристианину, чтобы он 
терпеливо переносил болезнь, даже желал смерти чем скорее, тем лучше. Ибо, как 
говорит святой Киприан, ничто так не полезно христианину, как близкая смерть. 
Но мы предпочитаем слушать язычника Ювенала, который говорит: «Orandum est ut, 
sit mens sana in corpore sano» («Нужно просить о том, чтобы здоровый ум был в 
здоровом теле») (Лютер, ч. IV, стр. 15).
      Правда, качество будущей жизни зависит от качества, от моральных свойств 
этой жизни, но нравственность сама определяется верой в вечную жизнь. И эта 
соответствующая загробной жизни нравственность заключается в отвращении от 
этого мира, в отрицании этой жизни. Чувственное проявление этого духовного 
отвращения есть монастырская жизнь. Все должно в конце концов проявляться 
внешне, чувственно. Монастырская и вообще аскетическая жизнь есть жизнь 
небесная, насколько она проявляется и может проявиться здесь, на земле. Если 
моя душа принадлежит небу, то мое тело не может и не должно принадлежать земле. 
Душа оживляет тело. Когда душа улетает на небо, покинутое тело умирает и вместе 
с ним умирает соединительный, связующий орган между миром и душой. Смерть, 
отделение души от тела, по крайней мере от этого грубого материального, 
греховного тела, есть переход на небо. Но если смерть – условие блаженства и 
нравственного совершенства, то единственным законом морали неизбежно является 
укрощение, умерщвление плоти. Нравственная смерть есть необходимое 
предвосхищение естественной смерти – необходимое потому, что было бы в высшей 
степени безнравственно достижение неба предоставить смерти чувственной, которая 
не есть акт моральный, но акт естественный, общий человеку и животному. Поэтому 
смерть должна возвыситься до акта морального, стать актом самодеятельности. «Я 
каждый день умираю», – говорит апостол, – и это изречение основатель монашества 
святой Антоний сделал девизом своей жизни.
      «Тот совершенен, кто духовно и телесно отрешился от мира». De modo bene 
vivendi ad Sororem S. VII (из апокрифического сочинения Бернарда).
      Первое послание к Коринфянам 15:31; см., однако, Иеронима, De vita Pauli 
Eremitae.
      Мне могут возразить, что христианство стремилось только к духовной 
свободе. Пусть так; но что такое духовная свобода, не выражающаяся в поступках, 
не проявляющаяся в чувственной форме? Или ты думаешь, что твоя свобода зависит 
только от тебя, от твоей воли, от твоих мыслей? О, тогда ты сильно ошибаешься; 
значит, ты никогда не переживал истинного акта освобождения! Пока ты связан 
известным положением, известной профессией, известными отношениями, твои 
поступки невольно определяются ими. Твоя воля, твои убеждения освобождают тебя