человека равносильно отрицанию религии.
      Представлением или выражением ничтожества человека перед лицом бога 
является в пределах религии гнев божий, ибо как любовь бога есть утверждение 
человека, так гнев божий есть его отрицание. Но дело в том, что гнев этот 
принимается не оченьто всерьез. «Бог... в действительности не гневен. Бог не 
может понастоящему гневаться, нам только кажется, что он гневается и карает» 
(Лютер, Полное собрание сочинений. Лейпциг, 1729, ч. VIII, стр.
      208). К этому изданию относятся и дальнейшие цитаты в этой книге, причем 
обозначается только соответствующая часть.
      Религии нужен такой объект, который отличался бы от человека и в то же 
время обладал бы человеческими качествами. Отличие от человека касается лишь 
формы существования, сходство с ним составляет внутреннюю сущность его. Если бы 
это существо значительно отличалось от человека, то человеку не было бы 
никакого дела до бытия или небытия этого существа. Человек не стал бы 
интересоваться существованием бога, если бы не был причастен ему.
      Вот пример: «Если допустить, – говорится в „Конкорданциях“, – что за меня 
страдало только человеческое естество, то Христос является в моих глазах плохим 
спасителем, так как ему самому нужен спаситель». Таким образом мы выходим за 
пределы человека и требуем для спасения другое существо, отличное от человека, 
но, предположив такое существо, человек, чувствующий влечение к самому себе, к 
своей сущности, тотчас наделяет его человеческими качествами. «Здесь бог, а не 
человек, и не соделавшийся человеком... Я не хочу такого бога... Христос, не 
обладающий, в качестве отвлеченного бога человеческими качествами, не 
удовлетворяет меня. Нет, друг, дай мне такого бога, который был бы подобен 
человеку».
      Человек ищет успокоения в религии, религия – его высшее достояние. Но 
каким образом он мог бы обрести в боге утешение и мир, если бы бог отличался от 
него по существу? Я не могу разделить блаженства того кто существенно 
отличается от меня. Если его сущность отличается от моей сущности, то и его 
покой существенно иной, для меня это – не покой. Я не могу быть причастным его 
покою, если я не причастен его сущности, а как я могу быть причастным его 
сущности, если я существенно отличаюсь от него? Все живущее обретает покой 
только в своей стихии, в своей собственной сущности. Следовательно, если 
человек обретает успокоение в боге, то это значит, что бог – его истинная 
сущность, а все, в чем он искал успокоения и что считал своею сущностью до сих 
пор было посторонней, чуждой ему сущностью. Поэтому если человек хочет и должен 
обрести в боге успокоение, он должен сначала обрести в нем самого себя. «Кто 
хочет насладиться божеством, тот должен искать его в человечности Христа; если 
же ты таким путем не обретешь божества и в нем, значит, тебе не суждено 
успокоиться». "Каждая вещь обретает покой в своей родной стихии. Я происхожу от 
божества. Бог – мое отечество. Бог – не отец ли мне? Да, бог не только мой отец,
 но и мое подлинное "Я". Прежде чем явиться на свет, я уже существовал в боге".
      Лютер, ч. III, стр. 589.
      «Predigten etzlicher Lehrer vor und zu Tauleri Zeiten». Hamburg, 1621, S. 
81.
      Бог, выражающий собою только сущность разума, не удовлетворяет религии и 
не есть бог в смысле религиозном. Рассудок интересуется не только человеком, но 
и тем, что вне его, – природой. Рассудочный человек ради природы забывает о 
самом себе. Христиане смеялись над языческими философами, потому что те думали 
не о себе, не о своем спасении, а исключительно о вещах, им посторонних. 
Христианин думает только о себе. Рассудок относится с одинаковым энтузиазмом к 
блохе, ко всему созданному по подобию божию человеку. Рассудок есть абсолютная 
нейтральность и тождество всех вещей и сущностей. Существованием ботаники, 
минералогии, зоологии, физики, астрономии мы обязаны не христианству, не 
религиозному воодушевлению, а энтузиазму рассудка. Одним словом, рассудок есть 
универсальная, пантеистическая сущность, любовь ко вселенной; а наиболее 
специфическим определением религии, в особенности христианской, будет 
столкование её как сущности антропотеистической, это – исключительная любовь 
человека к самому себе, исключительное самоутверждение человеческой, и притом 
субъективно человеческой, сущности. Ведь рассудок тоже утверждает сущность 
человека, но только его объективную сущность, относящуюся к предмету ради 
самого предмета, который изображается в науке. Если человек хочет и должен 
найти удовлетворение в религии, то его религиозным объектом должно быть, помимо 
сущности рассудка, ещё нечто другое, что и является истинным ядром религии.
      Каждая религия, и в том числе христианская, приписывает богу, раньше всех 
других рассудочных определений, нравственное совершенство. Бог, как существо 
нравственно совершенное, есть не что иное, как осуществлённая идея, 
олицетворённый закон нравственности, обращённая в абсолютную сущность 
собственная моральная сущность человека. Ибо моральный бог требует от человека, 
чтобы тот был таким же, как он. «Бог, свят, и вы должны быть святы, как бог». 
Бог есть собственная совесть человека, потому что иначе он не мог бы бояться 
бога, каяться перед ним в своих грехах, считать его судьей своих самых 
сокровенных помыслов и побуждений.
      Даже Кант говорит в уже неоднократно цитированных и читанных ещё при 
Фридрихе втором «Лекциях о философском учении о религии» (стр. 135): «Бог есть 
как бы сам нравственный закон, который, мыслится олицетворённым».
      Но сознание нравственно совершенного существа, как сознание отвлеченной, 
очищенной от всех человеческих страстей сущности, не согревает нас, не 
заполняет нашей внутренней пустоты, потому что мы чувствуем разрыв между нами и 
этим существом. Это – бессердечное сознание, потому что оно обусловливается