рождается не таким, каким он должен быть, – значит это обыкновенная 
рационалистическая истина, истина, известная каждому, не исключая даже грубого 
дикаря, прикрывающего свой стыд звериной шкурой: ведь прикрывая себя таким 
образом, дикарь находит, что человек создан не таким, каким он должен быть. 
Разумеется, и в основе первородного греха лежит эта общая мысль, но предметом 
веры и религиозной истиной первородный грех становится только благодаря тем 
своим особенностям, которые противоречат всеобщему разуму.
      Конечно, мышление всегда и неизбежно освещает и просветляет объекты 
религии, а с точки зрения религии или во всяком случае теологии разум только 
затемняет и разрушает религию; поэтому цель предлагаемого сочинениядоказать, 
что в глубине сверхъестественных тайн религии кроются совершенно простые, 
естественные истины. При этом необходимо иметь в виду существенное различие 
между философией и религией, если мы хотим вскрыть не самих себя, а сущность 
религии. Существенное отличие религии от философии составляет символ, образ. 
Религия драматична по существу. Сам бог есть существо драматическое, то есть 
индивидуальное. Отняв у религии образ, мы отнимем у нее предмет, и у нас в 
руках останется
      только «мертвая голова». Образ, как образ, есть вещь.
      В предлагаемом сочинении образы религии рассматриваются только как образы,
 а не как мысли (во всяком случае, не с точки зрения спекулятивной философии 
религии) и не как вещи, то есть теология рассматривается не как мистическая 
прагматология, вразрез с христианской мифологией, и не как онтология, вразрез с 
умозрительной философией религии, а как психопатология.
      Автор избрал наиболее объективный метод: метод аналитической химии. 
Поэтому он везде, где необходимо и возможно, ссылается на документы, помещенные 
частью внизу текста, частью в отдельном приложении. Цель этих источников – 
узаконить заключения, выработанные путем анализа, то есть доказать их 
объективность. Поэтому если результаты его метода покажутся комулибо странными 
и незаконными, то вина за это лежит не на авторе, а на предмете.
      Автор недаром воспользовался свидетельствами давно минувших веков. 
Христианство тоже пережило некогда свой классический период, а ведь только 
истинное, великое, классическое достойно быть предметом мышления; все же, что 
не является классическим, заслуживает суда комедии или сатиры. Поэтому, чтобы 
представить христианство в качестве объекта, достойного мышления, автор должен 
был отрешиться от трусливого, бесхарактерного, комфортабельного, 
беллетристического, кокетливого, эпикурейского христианства наших дней и 
перенестись в те времена, когда христова невеста была еще целомудренной, чистой 
девой, когда она еще не вплетала в терновый венец своего небесного жениха розы 
и мирты языческой Венеры, чтобы не упасть в обморок при виде страждущего бога, 
когда она еще не имела сокровищ на земле, но зато в избытке блаженно 
наслаждалась тайнами сверхъестественной любви.
      Современное христианство могло бы представить только один документ: 
свидетельство своей несостоятельности. Всем, чем обладает еще современное 
христианство, оно обязано не себе, – оно живет подаянием минувших веков. Если 
бы современное христианство было предметом, достойным философской критики, то 
автору не пришлось бы тратить столько труда на изучение прошлого. То, что в 
этом сочинении доказывается, так сказать, априори, а именно, что тайна теологии 
есть антропология, давно уже доказано и установлено апостериори историей 
теологии. «История догмата», говоря проще, история теологии вообще, есть 
«критика догмата», критика теологии в целом. Теология давно сделалась 
антропологией. История реализовала, сделала предметом сознания то, что было 
сущностью теологии самой в себе. Здесь метод Гегеля оказался совершенно верным 
и исторически обоснованным.
      «Безграничная свобода и индивидуальность» современного мира отразились на 
христианской религии и теологии настолько, что давно исчезло различие между 
творящим святым духом божественного откровения и все перерабатывающим 
человеческим духом, а сверхъестественное и сверхчеловеческое содержание 
христианства давно уже приняло естественный, антропоморфический характер. И всё 
же в силу нерешительности и неопределенности современной теологии в ней живет, 
подобно призраку, сверхчеловеческая, сверхъестественная сущность старого 
христианства. Но автор не намерен доказывать, что этот современный призрак есть 
только иллюзия, самообман человека; он считает такое доказательство 
неинтересным с философской точки зрения. Призраки – это тени прошлого; они 
неизбежно наводят на вопрос: что представлял собой некогда призрак, когда он 
был облечен в плоть и кровь?
      Но автор просит благосклонного и, главным образом, неблагосклонного 
читателя не забывать о том, что автор, черпающий материал из прошлого, – сын не 
старого, а нового времени и пишет для современников; что, рассматривая 
первоначальную сущность призрака, он не теряет из виду его современного облика; 
что этот труд, носящий патологический или физиологический характер, преследует 
терапевтическую, или практическую, цель.
      Эта цель заключается в рекомендации духовных ванн, в наставлении 
относительно употребления и пользы холодной воды естественного разума, в 
попытке воскресить древнюю простую ионическую гидрологию в области 
умозрительной философии, в частности в умозрительной философии религии. Древнее 
ионическое учение, в особенности Фалеса, в своем первоначальном виде таково: 
вода есть начало всех вещей и существ, следовательно также и богов. Ведь дух, 
или бог, который, по Цицерону, присутствует в воде при возникновении всех вещей 
как особое существо, есть, очевидно, позднейшее прибавление языческого теизма.
      Сократовское «познай самого себя», служащее истинным эпиграфом и темой