а. Он скорее спросит других и станет взвешивать мнения на
сей счет, высказанные древними, чем посоветуется сам с собой в этом
вопросе. Как с малых лет он подменял разум авторитетом своих наставников,
так ныне он выдает за разум свой собственный авторитет и требует от других,
чтобы они отдавали ему ту же дань, какую некогда отдавал своим учителям он
сам. Но право же, я буду удовлетворен и уверен, что с лихвой ответил на
возражения, которые представил тебе Эпистемон, если только ты согласишься с
тем, что я скажу, и тебя убедит в этом твой собственный разум.

Эпистемон. Я не настолько упрям и неподатлив на убеждение и не так досадую
на то, что мне удовлетворительно отвечают, как ты полагаешь; более того,
хотя у меня были все основания не доверять Полиандру, я хочу, чтобы он
решал наш спор как третейский судья; я даже обещаю, подобно тому как он
сдался тебе, признать себя побежденным. Однако он должен остерегаться
обмана, а также того чтобы не совершить ошибку, которую он вменяет в вину
другим, а именно: он не должен чересчур высоко ценить воспринятое им от
тебя мнение, в котором он даст себя убедить.

Евдокс. Несомненно, он был бы плохим советчиком самому себе, если бы
опирался на столь шаткий фундамент; по крайней мере клянусь, что он будет
этого остерегаться. Однако мы отклонились от столбового пути. Я, конечно,
согласен с тобой, Эпистемон, что, прежде чем мы полностью убедимся в
истинности умозаключения Я сомневаюсь, следовательно, я существую, или, что
то же самое, Я мыслю, следовательно, я существую, мы должны знать, что
такое сомнение, мышление и существование. Однако не воображай, что для
познания этих вещей необходимо насиловать свой ум в поисках ближайшего рода
и существенного видового отличия и что это станет для нас крестной мукой.
Такое занятие достойно того, кто желает выступать в роли классного
наставника или вести диспуты в школах; тот же, кто хочет исследовать вещи
сам, судя по тому, как он их воспринимает, не может обладать столь
ничтожным умом, чтобы не понять, внимательно исследуя вопрос, что такое
сомнение, мышление и существование; для этого у него достаточно разума, и
ему нет нужды выучивать все эти различения. Кроме того, желая определить
некоторые вещи, мы затемняем их смысл, ибо они сами по себе весьма просты и
ясны, и я утверждаю, что мы не можем таким образом познать их лучше, чем
через самих себя. Более того, быть может, к тем главным ошибкам, кои могут
быть допущены в науке, следует причислить и ту, которая происходит от
стремления определять вещи, доступные простому восприятию; те, кто эту
ошибку совершает, не могут отделить ясное от неясного и различить вещи,
требующие и заслуживающие определения, и вещи, превосходно познаваемые сами
по себе. Однако сомнение, мышление и существование могут быть причислены
именно к этим последним. Я не допускаю, чтобы существовали настолько тупые
люди, что им необходимо выучивать, что такое существование, прежде чем они
сумеют сделать вывод и станут утверждать, что они существуют. То же самое
относится к сомнению и мышлению. Добавлю к этому, что нельзя изучить эти
вещи иначе как на себе самом и убедиться в них помимо собственного своего
опыта, а также и того сознания, или внутреннего свидетельства, кое каждый
ощущает в себе, когда взвешивает в уме различные вещи. Подобно тому как
было бы пустым делом определять, что такое белизна, дабы сделать это
понятие доступным слепому, и достаточно лишь открыть глаза, для того чтобы
увидеть и узнать белое, точно так же для познания, что такое сомнение и
мышление, надо только усомниться или помыслить. Это и показывает нам все,
что мы можем об этом знать, и даже объясняет нам больше, чем самые точные
определения. Итак, верно, что Полиандр, прежде чем он сделает какие-то
выводы относительно этих вещей, должен их познать. Однако поскольку мы
избрали его третейским судьей, давай спросим его самого, было ли время,
когда он этих вещей не знал.

Полиандр. Признаюсь, я с огромным удовольствием выслушал ваш спор по поводу
вещи, которую я могу знать только от самого себя; при этом я не без радости
вижу, что по крайней мере в этом вопросе меня следует признать вашим
наставником, а вас - моими учениками. Итак, дабы вызволить вас обоих из
трудного положения и быстро разрешить ваше сомнение (ведь говорят же, что
быстро и неожиданно совершается то, что происходит вопреки ожиданию и
надежде), я могу утверждать как вполне достоверную вещь, что я никогда не
сомневался в том, что такое сомнение, хотя и начал это познавать или,
точнее, напрягать в этом направлении ум только тогда, когда Эпистемон
пожелал подвергнуть это сомнению. Едва ты указал на малую достоверность,
коей мы можем располагать в отношении бытия вещей, познание которых дается
нам посредством чувств, как я начал в этих вещах сомневаться, и этого было
вполне достаточно для того, чтобы доказать мне мое сомнение и его
достоверность; таким образом, я могу утверждать, что, как только я стал
сомневаться, я одновременно приступил к достоверному познанию. Но мое
сомнение и моя уверенность относятся не к одним и тем же объектам. Ведь
сомнение мое охватывало лишь вещи, находящиеся вне меня, уверенность же моя
относилась к моему сомнению и ко мне самому. Поэтому справедливы слова
Евдокса, сказавшего, что существуют объекты, с которыми мы не можем
познакомиться, не увидев их. Что же до сомнения и мышления, то для их
познания на